Казалось бы, все мои проблемы — а точнее, бОльшая их часть, — благополучно разрешились вскоре после пробуждения Поттера. Гарри чувствовал себя прекрасно — а если честно, то уже на второе утро по нему было и не сказать, что он три недели пролежал почти что в коме. Хотя, было бы странно, если бы после ночи с Блейз он не сиял, как новенький галлеон. Хорошо хоть я догадался приглушить связь между нами, когда понял, что между ними происходит. Идея «подержать свечку» меня, мягко говоря, не особенно привлекала — особенно когда речь шла о моей почти сестре и моем лучшем друге. Если подумать, мне вообще полагалось возмущаться на весь Хогвартс и отстаивать «доброе имя» Блейз. Хотя, конечно же, я доверял Гарри, и пока считал за лучшее не вмешиваться — ну, во всяком случае, ПОКА. Посмотрю на его поведение, решил я с некоторой долей иронии.
По большому счету, отношения с Блейз стали для Гарри настоящим спасением. Если бы не она, кровавый список жертв Войны мог загнать Поттера в настоящую затяжную депрессию. Он и так несколько дней был сам не свой после посещения могил, и все еще время от времени замирал и опускал взгляд при неосторожно оброненной фразе, пробуждающей горькие воспоминания. Да и вряд ли от этого есть другое лекарство, кроме времени. Но все-таки любовь поддерживала его, не давая окончательно предаться грусти и начать винить во всех смертях только себя — что для нашего «героя» было вполне характерно.
Уже на следующий день после того, как он очнулся, мы с ним наведались к Дамблдору и рассказали директору о предположении Аматиссы, что мои руки можно вылечить с помощью все того же Гриффиндорского меча. Дамблдор настроен был скорее скептически, однако возражать не стал — тем более что Гарри прямо-таки лучился энтузиазмом. Что касается меня — я и сам не мог сказать, чья точка зрения кажется мне ближе. С одной стороны, я доверял опыту и мудрости директора, а с другой… Уверенность Поттера в том, что все получится, была такой заразительной!
Честно говоря, у тому времени как Дамблдор вытащил меч Гриффиндора из стеклянного ящика, (который, как и директорский стол, уже восстановили после учиненного нами «погрома»), основным чувством, владевшим мной, был страх. Он тесно переплелся с надеждой на исцеление и волнением, и пробирал до костей — неудивительно, что Гарри сочувственно посмотрел на меня и, положив руку мне на плечо, крепко сжал его на несколько секунд, чтобы поддержать. Я кивнул, изо всех сил стараясь удержать а лице привычную бесстрастную маску, хотя и знал, что при Поттере, который чувствует меня почти как себя, это бесполезно. Просто мне не хотелось совсем уж терять лицо. Да, я не претендовал на гриффиндорское бесстрашие — но это не значило, что мог без стыда праздновать труса.
Выложив злополучный клинок на стол, рукоятью к нам, Дамблдор уселся в свое напоминающее трон кресло, и, привычно сложив пальцы «домиком», посмотрел на нас поверх своих очков-половинок, сдвинутых на самый кончик носа. Мы с Гарри остались стоять по другую сторону стола. Поттер вопросительно посмотрел на меня. Закусив губу, я глубоко вдохнул, и кивнул, протягивая ему забинтованную ладонь.
— Помоги, — попросил я. Гарри бережно развязал бинт и начал разматывать. Потом проделал то же самое со второй ладонью. Подняв руки, я чуть ли не впервые внимательно посмотрел на свои раны. Красная, воспаленная плоть, бугрящаяся рубцами в тех местах, где соприкасалась с раскаленным металлом. Корочка рубцов во многих местах растрескалась, и в разломах влажно поблескивала сукровица — ну или как там это называется. Я передернулся от отвращения, с трудом сдерживая тошноту. От прикосновения открытого воздуха к ожогам раны противно защипало — а может, это из-за потревоженных сдвинутыми бинтами рубцов? Я услышал, как Гарри рядом с шумом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
— Если эта дурацкая железяка не заберет твои ожоги обратно, я ее на гвозди переплавлю! — прорычал он. — И мне плевать, что гоблинское оружие редкое, и что его так просто не расплавишь! И я надеюсь, он меня слышал!
— Ты думаешь, угрожать ему — это такое мудрое решение? — самую чуточку нервно хмыкнул я. Гарри слегка стушевался, но на меч все равно поглядывал с некоторой злостью.
— Я не думаю, что меч понимает, что сказано, — заметил Дамблдор, не отводя взгляда. — В отличие от Распределяющей шляпы, он не наделен собственным сознанием. Он мог впитать какие-то ее свойства, вроде способности различать факультеты — но не способность к диалогу.