— Да не я, сын мой, анархист, а твой артельный! — скованно засмеялся отец Яков.
— Все они одним миром мазаные — нахеристы! — ворчал, хмелея, Михаил Григорьевич, в бороде которого запутались завитки лука. — Бунты, революции имя подавай. А пошто? Для забавы! А работать, гады, не хотят.
Иван приобнял Михаила Григорьевича:
— Фуй, разворчался, братка. Виссариоша, говорю тебе, дельный мужик. Отбывал он ссылку в Якутии, но через каких-то своих именитых рожаков добился перевода сюды. Вот, принял его в артель. Работник он в сам деле — во, хотя из белоручек, аристократьёв. Сполнительный, тихий, поперёк слова не молвит, а чую — силён он духом, крепок какой-то задумкой.
— Хорош, не хорош, а на чёрта похож, — не дослушал брата Михаил Григорьевич и одним махом выпил из чарки, занюхал копчёным омулем. — Ты почему с отправкой рыбы и бельковых шкурок задерживашь? Лавка пуста да с приисков, с Витима, наезжал ко мне приказчик Козлов Гришка — просит подводу-другу копчёностев, особливо сигов.
— Прости, брат, загулял малёхо. Ты меня знашь — могу пуститься во все тяжкие, но работу не забываю. Накоптил сига и омуля стока, что тебе две надо было гнать подводы. И белька уже набили изрядно, шкурки выделали — можно везть в Иркутск, по ярмаркам распихать.
— Всё тебя понукай и взнуздывай, как стоялого мерина. Пора бы, Иван, остепенеть.
12
Иван неожиданно встал, расправил по тонкому сыромятному ремешку свою красную, пламенеющую рубаху и полнозвучно запел:
— Посеяли девки лён, посеяли девки лён…
Его артельные мужики поддержали, перекрикивая друг друга, дурачась:
— Ходи браво, гляди прямо, говори, что девки лён, посеяли в огород! Ходи браво, гляди прямо, говори, что в огород!
А Иван — ещё громче:
— Во частенькой, во новой, во частенькой, во новой…
Добровольный хор подхватил хрипатыми голосищами, словно бы неподалёку стрельнуло из пушки:
— Ходи браво, гляди прямо, говори, что во новой!
— Повадился в этот лён, повадился в этот лён… — подмигивал Иван, озорно сверкая круглыми воробьиными глазами, и похлопывал по широкой тугой спине брата, который всё-таки улыбнулся искренне, но лишь скосившими губами.
— Ходи браво, гляди прямо, говори, что в этот лён! — кричал хор. Одновременно люди чокались и выпивали из рюмок и чарок.
— Детинушка, парень молодой, детинушка, парень молодой…
— Ходи браво, гляди прямо, говори, что молодой!
— Красный цветик сорывал, красный цветик сорывал…
— Ходи браво, гляди прямо, говори, что сорывал!
— В Байкал море побросал, в Байкал море побросал…
— Ходи браво, гляди прямо, говори, что побросал!..
Подпевать стали даже задумчивый отец Яков и всё ещё сердитый на брата Михаил Григорьевич. Раскрасневшаяся, похорошевшая Елена затаённо сидела рядом с отцом и ощущала странную, нараставшую дрожь внутри. Еле слышно, отстранённо, будто была одна, подпевала, но что-то другое. «Наверное, простыла», — подумала она, страшась поднять глаза и взглянуть на того, которого, казалось ей, только и видела сейчас. Виссарион, чувствовалось ею, словно бы сидел перед самыми её глазами, и она видела каждую чёрточку его необычного, притягательного восточного лица.
— В своей жёнке правды нет, в своей жёнке правды нет… — пел, перемахивая на бас, Иван, подзуживающе подмигивая Дарье, а она весело щипала его ниже спины одной рукой, другой же норовила хлопнуть ниже живота. Иван уворачивался и достаточно успешно, и Дарье удалось только раз ударить скользом по тугому грушевидному брюшку супруга.
— Ходи браво, гляди прямо, говори, что правды нет! — на особенном подъёме проголосил хор, с плутоватостью заглядывая друг другу в глаза, подмигивая и разводя руками.
— Ух, греховодники, — улыбчиво бурчал отец Яков, наливая себе и соседу водки. — Сатанинское племя, чёртовы дети!
— В чужой жёнке правда вся, в чужой жёнке правда вся! — тоже по-особенному торжественно пропел подтрунивающий Иван, прижимая к своему боку податливую, непокрытую голову Дарьи.
— Фуй ты, кобель сивохвостый, жеребец не доенный! — грозно поднялась смеющаяся Дарья и стала дробно, как заяц по пню, колотить мужа по спине.
Но Иван подцепил супругу на руки и стал кружить. Сбивал посуду её ботами и подолом, который размашисто взвивался кружевами.
Все хохотали, указывали на супругов пальцами, наливали водки и вина. Кто-то сбросил с пластинки иглу, которая впустую, с шипением и скрипом тёрла её, кто-то взял тальянку и вовсю растянул выцветшие меха. Плясали все, кроме отца Якова; он перебирал чётки, но посмеивался; и ещё Виссарион сидел особицей. Он много курил и так же пристально смотрел на Елену. Сияющие женщины кокетливо размахивали цветастыми широкими платками, поводили плечами, перемигивались. Мужики лихо приседали, подпрыгивали, под ними трещал настил и взвивалась пыль. Коза, сидевшая на привязи за низким частоколом, высунула через верх бородатую, глупую голову во двор и блеяла, словно напрашиваясь в общую пляску. Прыгали и восторженно повизгивали две собаки, которые сидели на коротких привязях возле будок.