К сожалению, сейчас уже можно говорить - надежда и вера, которыми жили актеры поколения отца, не оправдались. И свершились, и свершаются самые мрачные предчувствия, да, наверное, такое падение, которое мы сейчас переживаем, не могли представить себе современники отца.
Имя Михаила Чехова для моего поколения долгое время находилось под запретом. Что-то доходило до нас относительно личности этого великого актера, но довольно приглушенно. Продолжатель идей Станиславского, племянник Антона Павловича Чехова, он уехал в 20-е годы на Запад и стал преподавать в Голливуде. На втором фестивале в Москве американские звезды Энтони Кёртис и Натали Вуд с гордостью рассказывали нам с отцом, что закончили школу Михаила Чехова, а этакое образование означает в Америке высшую степень актерской культуры. Школу Чехова прошли многие первые величины мирового кинематографа, в том числе Гарри Купер и Мэрилин Монро. Я и до этого был наслышан о "мистическом театре" Михаила Чехова, о его гениальном Хлестакове, Гамлете, Эрике ХIV, Аблеухове из "Петербурга" Андрея Белого.
Отец был гораздо ближе к "эпохе" М. Чехова, но не застал его во МХАТе. Дымка таинственности, осторожные, больше намеками, рассказы. Здесь все было понятно: враги блистательного актера и всякого рода доносчики были в фаворе, друзья и ученики - в забвении.
Я только через много лет узнал, что Б. А. Бабочкин учился у Михаила Чехова, его сторонником во МХАТе был А. Д. Дикий - учитель отца, побывавший в заключении, моя мать училась у Ю. А. Завадского, который тоже был воспитанником Чехова и разделял его взгляды на искусство театра.
Отец, видимо, был знаком с творческим наследием Михаила Чехова. Хотя запрещенной книги "Путь актера" у нас дома не было, но завет великого мастера "нельзя быть культурным актером, оставаясь некультурным человеком" - для нас был абсолютной истиной, которой и следовали.
После войны по рукам ходило письмо Михаила Чехова Сергею Эйзенштейну по поводу выхода фильма "Иван Грозный". Концовка письма и сегодня удивляет своей значительностью и проницательностью. Обращаясь к кинематографистам, он пишет: "Вы не знакомы с коммерческим фильмом, где бизнес - все, где слово артискусство заменено словом служба, работа. От вас прозвучало новое слово. Вы и никто другой дадите Западу урок правды в искусстве и изгоните из его сферы бизнес, службу, работу. Михаил Чехов. 25 января 1946 года".
Это ненавистное слово "бизнес", которого мы не знали, артработа, служба - эти слова в применении к искусству отец не признавал. Из-за этого возникали определенные трудности в контакте с людьми, для которых Служба было все. Происходило необратимое разделение нашего мира на людей, которые существуют при помощи кинематографа, и на тех, которые существуют для кинематографа. Их позиции были безусловно непримиримыми. Поэтому отец, оптимист по складу характера, с радостью принимающий все доброе, как мог сопротивлялся нашествию конформизма, лжи, фальши, уходу искусства от тех прекрасных высот, на которые были ориентированы великие преобразователи нашей сцены: Станиславский, Немирович-Данченко, учителя и друзья отца по МХАТу, его сподвижники в кинематографе, перед которыми он преклонялся и с которыми вместе жил и творил. Кинематограф постепенно скатывался к натурализму, стал постепенно напоминать череду благополучных фотографий. И как тут не вспомнить слова-предостережения Михаила Чехова из его книги "Путь актера":
"И безотрадна будущность натурализма... он будет принужден искать все более и более жутких комбинаций фактов, комбинаций, способных подействовать на нервы зрителя с большей силой, чем это было сделано вчера и позавчера. Он идет к необходимости давать своему зрителю ряд "сильных ощущений", способных вызвать первое потрясение ценою патологических эффектов!.. Появятся картины жутких видов смерти, физических мучений, кровавых убийств, раздирающих душу катастроф, патологических душевных расстройств, сумасшествий, животных криков, воплей и выстрелов.
Все это будет вершиной достижения натуралистического "искусства", но и концом его. В качестве наследия натурализм оставит после себя огрубевшую, потерявшую художественный вкус и нервно расстроенную публику. И много времени понадобится для того, чтобы снова оздоровить ее".
Как говорится - без комментариев! Великий актер словно предвидел, что на головы наших современников вместе с ужасами натурализма обрушатся к концу второго тысячелетия индустриальные кошмары насилия, порнографии и эротики.
Дела у нас, как видим, начинались немного по-другому, но финал оказался один.
Отец был чрезвычайно чуток к этим малозаметным внутренним движениям. Он многое предчувствовал.
Никогда не забуду его совершенно потерянное лицо и удивительную, несвойственную ему горечь:
- Все, искусство кончилось.
И не потому, что там плохие режиссеры или сценаристы, оно кончилось. Оно перестало быть востребованным обществом. И тогда стал отец искать для себя новый путь. Он твердо решил - нужно переходить в режиссерский цех. Но двери туда были заперты на мощный замок групповщины и клановых пристрастий.
Начался второй период жизни. Жизнь продолжалась!
ОТЕЦ
Мой отец, Сергей Дмитриевич Столяров, родился в 1911 году в селе Беззубово Тульской губернии. Точная дата его появления на свет неизвестна: метрика была утеряна, и актер сам выбрал себе дату рождения - 1 ноября. Его отец был лесником, в семье росло пятеро детей. Жили бедно, в избе с глиняным полом и соломенной крышей. В 1914 году, когда началась война с "германцем", рекрутов на фронт отбирали от общины, по очереди. Как-то пришел черед идти в армию одному состоятельному крестьянину. И тот, предложив избу, корову и лошадь, стал искать желающих повоевать вместо себя. Дмитрий Столяров задумался. Конечно, все эти богатства несопоставимы с жизнью, но ведь, может, и не убьют? А выпадет ли когда еще шанс выбраться из нужды? Была не была... Погиб он почти сразу же, родные даже не успели получить от него ни одного письма. Но беда, как известно, не приходит одна. Не помогло богатство, полученное взамен жизни: лишившись кормильца, семья начала катастрофически беднеть. Сережу отправили на заработки. Маленького батрака хорошо кормили, но жестоко били за каждую провинность. Да и работка была не из легких. На всю жизнь у отца осталась метка с той поры: мальчик пас корову, корова дернулась, и веревкой, которую он держал в правой руке, оторвало фалангу безымянного пальца.
Но все-таки, хоть и худо-бедно, а жили.
Но вот осенью 1919 года началась продразверстка. В дом завалились молодцы с наганами и, невзирая на вопиющую бедность, вымели из избы все до последнего зернышка. Едва закрылась за ними дверь, мать, Наталия Ивановна, упала в обморок, с трагической ясностью осознав, что зиму дети не переживут. Выход был один - куда-то отправить сыновей. Вот только куда? Может, в Ташкент - город хлебный, в это воплощение вечной крестьянской мечты о стране с молочными реками и кисельными берегами? Три брата - Петр, Сергей и Роман - отправились в путь, но до Ташкента так и не добрались. В Курске Сергей заразился тифом. Братья оставили его на крыльце больницы и скрылись, т. к. в то время на лечение брали только одиноких, не имеющих родственников людей. Отец болел долго и тяжело. После больницы попал в детский дом. Братья потеряли друг друга из виду. О том, что Петр ушел к "зеленым" и погиб, а Роман остался жив, Сергей узнал только спустя много лет.
Жизнь в детском доме была несладкой. Но в ту жестокую пору находились удивительные люди, бессребреники, занимавшиеся с детдомовскими детьми. Они организовали драмкружок, ставили пьесы из истории Французской революции. Позже отец вспоминал, что пьесы эти были совершеннейшим бредом, но именно тогда он "заболел" театром. После детского дома поступил в Москве в Первое ремесленное училище и, освоив профессию слесаря и машиниста, устроился в депо Киевской железной дороги. После работы занимался в театральной студии А. Д. Дикого при Доме ученых. А уже в начале 30-х годов был принят в студию МХАТа. Из четырехсот конкурсантов были приняты только двое. И хотя играл на знаменитой сцене недолго, подаренный ему к 50-летнему юбилею театра значок называл самой дорогой наградой.