Мы подружились с Кантария. Каждое утро он стучал в мою комнату: "Кирилла!.. Пошли пиво пить!" И мы шли в город в "гаштет".
Каждый день мы переезжали в новый город, программа была напряженная. Я не мог понять, с чем связаны эти наши походы, что там Мелитона интересовало в многочисленных немецких "гаштетах". Только в конце поездки я узнал причину наших бесконечных походов.
Однажды, когда мы сидели в одном из "гаштетов", Мелитон долго мрачно осматривал публику, а потом вдруг сказал мне:
"Понимаешь, Кирилла, у меня здесь сын. В этом году ему, наверное, будет тридцать".
Это для меня было неожиданностью.
Свою тайну Мелитон никому не открывал и вот рассказал мне. Так ему необходимо было с кем-то поделиться своей бедой.
Как и каждая война, Великая Отечественная после капитуляции Германии не могла сразу остановиться. Мир был объявлен, но Берлин горел еще месяц. Надо было затормозить на полном ходу огромную машину войны, основанную на ненависти, направленную на возмездие. Приказом можно остановить армию, но гораздо труднее остановить духовную инерцию войны в сердцах солдат. В 45-м году большую часть армии составляли молодые люди, ровесники Мелитона, у которых отняли молодость. Многие из них, как и Мелитон, за годы войны постигли только одну профессию - умение убивать. Возвращение к нормальной жизни, которая для большинства окончилась 22 июня 1941 года, была мучительным и трудным процессом. Сейчас мы часто говорим об "афганском синдроме", о чеченской войне, в Америке сделаны десятки фильмов о "вьетнамском синдроме". Ныне даже трудно себе представить каков же был шок от Великой Отечественной войны. Тогда, в мае 45-го, в Берлине нужно было прекратить мародерство, разобрать завалы, потушить пожары; нужно было установить мирную дисциплину в армии. Подвиги остались в прошлом, и про Мелитона забыли. Он, как и все солдаты, стал заниматься мирным делом. Во время восстановительных работ он познакомился с одной немкой. Начались счастливые дни, родился сын.
В 1946 году о нем вдруг вспомнили, присвоили звание Героя, и с этого момента он уже не принадлежал самому себе, у него не могло быть "нежелательных связей". Они расстались. Свершилась очередная трагедия.
Кантария не знал адреса этой женщины, никаких сведений не было и о сыне. И вот только через тридцать лет он с горечью говорил, что где-то здесь живет сын, который никогда не узнает отца. Тайна продолжала оставаться тайной.
Я благодарен Мелитону Варламовичу за доверие, за искренние рассказы о своей жизни. Благодаря им я по-новому взглянул на многие страницы Великой Отечественной...
Однажды мы приехали в Карлхорст, где маршал Жуков подписывал акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии - там был устроен музей, в котором находился бюст сержанта Кантария, сделанный, по-моему, Вучетичем в 45-м году. Он был установлен на постаменте из брусчатки, взятой из площади перед рейхстагом, из той самой, по которой бежали в атаку наши солдаты на последний штурм. Здесь же была диорама, изображающая штурм рейхстага. Мелитон молча рассматривал ее, а потом сказал мне:
- Не так все было, Кирилла!
- А как?
- Вон видишь - это речка Шпрее. Накануне штурма сказали: завтра будет атака. Я пошел искать дверь.
- Зачем дверь? - удивился я.
- Как зачем? Шпрее - речка, форсировать надо, а я плавать не умею. Вот поэтому я заранее искал бревно, лодку или еще чего, на чем можно плыть. Вот и взял дверь.
После переправы был бросок к рейхстагу, где он с товарищами совершил свой главный подвиг - воздвижение знамени на куполе рейхстага.
- Не так все было, Кирилла! В доме были фашисты, эсэсовцы. Они очень оборонялись, стреляли из пушек, из автоматов. Нам приказали: поставить знамя! Мы подошли. Перед входом памятник - какой-то Зигфрид на коне!.. Очень сильно стреляют. Подбежали. Видим - в коне пробоина... Поставили знамя... вернулись. Докладываем: знамя у рейхстага есть. А командир кричит: "Куда знамя засунули?! В задницу коня... Установите, как надо!" Опять бежим. Привязываем знамя ремнями к руке. Командир говорит: "В руки какому-то фашисту дали наше знамя! Поставить на купол!" Долго добирались, но все-таки установили как надо. Командир тут же доложил в Москву.
А через полвека - сенсация: по телевидению и в прессе сообщают, что знаменитая фотография, запечатлевшая установление знамени на рейхстаге и обошедшая все газеты мира, была сделана через несколько дней после капитуляции рейхстага.
Действительно, снимок сделали, когда все уже было кончено. Какой же корреспондент отважился бы пройти через весь рейхстаг и подняться на купол во время ожесточенного боя? Верная смерть. Но это уже другая история.
С Мелитоном Варламовичем у меня связано еще одно очень интересное событие. Наша делегация выполнила свою программу, и мы вернулись в Берлин, откуда должны были отбыть в Москву.
Военный комендант Берлина пригласил Мелитона к себе: он через несколько дней уходил в отставку и сегодня у него был прощальный вечер. Мелитон в свою очередь позвал меня, и мы отправились. В Восточном Берлине был небольшой советский гарнизон. Он состоял из военных связистов и группы, которая несла караул у памятника советским воинам в Западном Берлине, а также каждый четвертый месяц, по очереди с американцами, англичанами и французами, охраняла тюрьму Шпандау, где в то время находился только один военный преступник, осужденный на пожизненное заключение,- Рудольф Гесс.
При встрече выяснилось, что Кантария и комендант служили в одном полку, вместе штурмовали Берлин. Они стали вспоминать друзей, общих командиров, май 45-го. Встреча была удивительно сердечной, воспоминания перемежались тостами, время летело незаметно, и, наконец, комендант предложил нам поехать в Западный Берлин - проверить посты. Я понимал, что это нарушение - у нас не было пропуска. Но под прикрытием самого военного коменданта Восточного Берлина в машине с караулом мы благополучно добрались до тюрьмы Шпандау. По дороге наш хозяин сетовал, что "этот проклятый фашист" стоит нам много денег - содержание огромной тюрьмы ради одного заключенного большая роскошь, хоть общая сумма и распределяется между союзниками. В Западной Германии существует комитет по освобождению Гесса. Когда дежурят наши солдаты, часто перед тюрьмой происходят провокации. "Они" кормят его всякими разносолами, а мы даем то, что производим в нашем подсобном хозяйстве: свинина, квашеная капуста, картошка. Но Гесс уже тридцать лет не жалуется.
Вообще личность этого преступника очень любопытна: один из идеологов национал-социализма, личный секретарь Гитлера, соавтор книги "Майн кампф", вдохновитель идеи "расширения жизненного пространства на восток", непримиримый враг нашей страны, он странным образом в 40-м году, во время войны с Британией, прилетел туда с какими-то секретными полномочиями от Гитлера. Его миссия провалилась. От него отреклись. И фашисты и англичане объявили его душевнобольным. Во время Нюрнбергского процесса Гесс заявил, что утратил память, однако в заключительном слове говорил о своей верности Гитлеру и единственный из осужденных на пожизненное заключение не признал правомочие Нюрнбергского процесса. Гесс завершил свое выступление в суде словами: "...Много лет своей жизни я проработал под началом величайшего сына моего народа, рожденного впервые за тысячи лет его истории. Даже если бы это было в моей власти, я бы не захотел вычеркнуть этот период из своей памяти. Я счастлив, что выполнил свой долг перед народом - свой долг немца, национал-социалиста, верного последователя фюрера. Я ни о чем не сожалею".
Он никогда не писал прошений о помиловании и в общей сложности пробыл в заключении 46 лет. Смерть Гесса также связана с тайной - он покончил самоубийством, чрезвычайно похожим на убийство. Вероятно, кому-то не хотелось, чтобы Гесс рассказал правду. Вот к этому страшному человеку мы и прибыли.