Вероятно, статус поведения на сцене волновал и Стэнли Крамера, и он через переводчика спросил у меня, как у ведущего, может ли он обратиться к зрителям. Я ответил, что его фильмы знают у нас в стране и было бы неплохо, если он скажет москвичам несколько слов. Напряжение исчезло, режиссер успокоился и стал расспрашивать, какие его фильмы мы видели, что нравится, а что советской публике непонятно. Я отвечал на его вопросы, сам спрашивал о текущей работе, о занятых в ней актерах. Беседа была оживленной и дружеской. И я был очень удивлен, когда через час возник крайне взволнованный "куратор" и с ужасом объявил, что Крамер пропал, а через двадцать минут его представление. Назревал международный скандал! Все службы были подняты на ноги. За кулисами царила нервная обстановка, меня упрекали, что я "упустил" американца...
И вот за несколько минут до выхода на сцену появляется спокойный Стэнли Крамер. Оказывается, он пешком из Дворца съездов ходил в гостиницу, чтобы переодеться. "В Москве очень демократичный зритель,- объяснил режиссер,- и мне показалось неуместным появляться на сцене во фраке".
Сейчас он был в твидовом пиджаке, что, по его мнению, больше соответствовало демократическим традициям московского фестиваля. Зал встретил Крамера аплодисментами, я предложил ему сказать несколько слов, и он по-русски пожелал всем "здоровья и счастья", что вызвало овацию зрителей.
Я ВСПОМИНАЮ...
Н. А. КРЮЧКОВ
В 1959 году в составе делегации советских кинематографистов отец был в Индии, делегацию принимали на самом высоком уровне. У нас сохранился подарок от индийских коллег - киноролик: отца принимает Джавахарлал Неру, они осматривают Тадж-Махал, советских артистов встречают тысячные толпы в Калькутте, Бомбее... Но не все события вошли в десятиминутный киносюжет.
В 50-е годы у нас в стране огромным успехом пользовался индийский фильм "Бродяга", и, конечно, режиссер и главный герой картины Радж Капур пригласил советских актеров к себе, в свой дом. В те годы в Индии очень строго соблюдался сухой закон, но для Раджа было сделано исключение и в его баре были широко представлены самые изысканные напитки мира. Отец рассказывал, что встреча прошла очень весело и непринужденно, были в основном "свои" - актеры Индии и России.
На этой встрече Николай Афанасьевич Крючков был великолепен: играл на аккордеоне, пел, плясал и, конечно, как он выразился, "принял свою дозу".
Когда вернулись в отель - а отец жил в одном номере с Николаем Афанасьевичем,- долго не могли успокоиться, обсуждали прекрасный вечер. Наконец отец разделся и лег, а Николай Афанасьевич в черных "семейных" ситцевых трусах до колен - а других тогда не было - важно расхаживал по номеру с огромной сигарой и восклицал:
- Серега! Я - Черчилль!
Действительно, все мы представляли себе Черчилля - главного поджигателя войны - непременно с сигарой во рту.
- Я - Черчилль! - восклицал Николай Афанасьевич, и то садился в кресло, то принимал какую-то странную позу и походкой Черчилля кружился по великолепному представительскому номеру.
Отец рассказывал, что под возгласы "я - Черчилль!" он и заснул.
Проснулся глубокой ночью от сильного запаха гари. Весь номер заволокло дымом, в темноте было видно, что матрас кровати, на которой спит Николай Афанасьевич, тлеет. Тут и началось! Отец разбудил новоявленного Черчилля и стал тушить пожар. Полотенцами и покрывалом сбили пламя, залили остатки огня водой из графина, открыли окна, проветрили номер. Наступил рассвет, и вместе с ним они увидели жуткую картину: обгорелый матрас, грязные простыни и полотенца и прожженный ковер. Катастрофа! Вот что наделала проклятая сигара "поджигателя" Черчилля.
Николай Афанасьевич загрустил:
- Все, Серега! Завтра первым рейсом меня отправят домой - и привет! Больше не выездной!
Но отец предложил пойти к нашему послу, рассказать о беде и посоветоваться. В то время послом СССР в Индии был замечательный человек Бенедиктов.
Пришли, рассказали, озадачили. Решили пока никому не сообщать, выждать, каким образом будут развиваться события. Печальные вернулись в отель, и когда вошли в свой номер - все оказалось прибранным. Никакого следа "пожарища", никаких претензий и жалоб - за все, оказывается, уже уплачено. Таков сервис и статус этого великолепного отеля.
С Николаем Афанасьевичем отца связывала длительная дружба и взаимная симпатия - они были людьми одного поколения и оба в какой-то мере были символами своей эпохи. Оба любили природу, правда, отец был охотник, а Николай Афанасьевич - рыбак, и только в этой области у них возникали разногласия.
Как-то на съемках фильма "Садко" произошел случай, подтвердивший высокий статус Николая Афанасьевича, как замечательного рыболова.
На берегу Московского моря в Пестове в 1953 году был построен древний Великий Новгород, с его Софией, со стенами, домами и пристанью. Там же, на берегу "Ильмень-озера", Садко на спор с купцами и боярами новгородскими должен был поймать "чудо-рыбу золотое перо". Одного из бояр, с которыми спорил Садко, и играл Н. А. Крючков.
Утром он первый приходил на грим, ему одевали парик, приклеивали огромную "боярскую" бороду, и, пока его не вызовут на съемочную площадку, он шел на берег водохранилища, на свое "особое" место, аккуратно складывал боярский костюм и забрасывал удочку. Если случалась какая-либо задержка съемки, Николай Афанасьевич все это время сидел "приклеенный к бороде" на берегу со своей неизменной снастью.
Рыба принципиально не клевала. Над ним стали посмеиваться. В особенности этим отличались актеры МХАТа, которые отдыхали здесь в своем Доме творчества, небольшом двухэтажном деревянном здании, в котором по традиции много лет отдыхали и В. И. Качалов, и И. М. Москвин, и Н. И. Боголюбов, и другие корифеи сценического искусства. Мхатовцы тоже ходили на рыбалку, но были убеждены, что здесь ловится плохо, а удить надо дальше, за плотиной, в "запретной зоне", но там необходимы разрешения, пропуск и прочее и прочее... Афанасьевич сказал мхатовцам, что они дилетанты и в рыбалке ничего не понимают, и ловить надо не по "системе Станиславского", как это делают они, а по "системе Крючкова", и он в ближайшие дни это докажет и выловит именно здесь огромного леща. Такое заявление возмутило мхатовцев, и тут же было заключено пари на ящик коньяка.
Закончились съемки эпизода с участием Крючкова, и на следующий день он должен был уезжать в Москву. Было высказано много ехидных слов в адрес как "системы Крючкова", так и самого автора системы. Все с нетерпением ожидали расплаты.
На ночь у своего места, отмеченного колышком в воде, Николай Афанасьевич в последний раз забросил донку. На следующий день утренняя съемка была сорвана громким криком Крючкова. Он стоял в новом темно-синем двубортном костюме по колено в воде и прижимал к груди огромного золотого леща. И, совершенно не обращая внимания на то, что рубашка и пиджак были покрыты тиной и слизью, издавал пронзительный победный клич. Мхатовцы были посрамлены.
Позже, по секрету, он открыл мне, в чем тайна рыболовной "системы Крючкова". Как только приехал на съемку, он сразу выбрал место на берегу недалеко от декораций, вбил в воде колышек и установил самые близкие отношения с пищеблоком. Каждую ночь он брал там ведро с отходами и на лодке эту подкормку аккуратно вываливал в воду у своего колышка. "Система" блестяще сработала.
Мы с отцом много раз бывали в Монголии. Он очень любил эту прекрасную страну, ее первозданную природу и добрый, гостеприимный народ. Афанасьевич как-то поинтересовался: а как там, в Монголии, рыбалка. И тогда мы с восторгом рассказали о великолепной рыбалке на реке Орхои под Улан-Батором, о ловле тайменей на Селенге. Крючков помолчал и перевел разговор на другую тему.
Надо сказать, что у Николая Афанасьевича была своя "система" и по выбору сценариев для съемок, и он кратко объяснил нам, в чем ее принцип: "Читаю: кипит огромная стройка, мелькают подъемные краны, самосвалы и так далее. Стоп! Минуточку, это не для меня! Следующий: дымится могучая домна, льется сталь... Стоп! Мимо... Следующий: бескрайнее широкое море... Вот это уже годится. Интересно..."