- Но почему, собственно, за футбол? - сухо улыбнулся Василий Иванович, тот самый профессор, что давеча спорил с Валерием. - Что за футбол? Не понимаю корректуру...
- А это, профессор, для равновесия, - ответил Валерий, наливая себе коньяк. - Для равновесия тех же "но" и "еще".
- Что ж... Пусть и за футбол, если уж так хочется некоторым представителям молодежи! - полушутливо согласился Греков и чокнулся с Диной, кокетливо тряхнувшей спадающими на плечи темными волосами, с молодым белокурым человеком и символически повел бокал в сторону Алексея, но тот, разминая над пепельницей дешевую сигарету, точно не услышал Грекова, думал о чем-то, искоса глядя на Никиту, и Никита чувствовал взгляд его.
- Уже два дня здесь? - спросил Алексей. - Жаль, поздно узнал. А я не таким тебя представлял, брат.
"Каким он мог меня представлять? - подумал Никита. - Он знал что-нибудь обо мне раньше? Валерий ничего не знал..."
Греков отпил из бокала и сел, оживленный, промокнул рот салфеткой и тут на мгновение опять поднял взгляд в направлении Алексея - и в глазах мелькнуло какое-то мучительное, не соответствующее его оживлению беспокойство, и это же неспокойное выражение появлялось на лице Ольги Сергеевны, которая, тихо переговариваясь с Диной, поминутно взглядывала на Алексея и Никиту, как бы с попыткой услышать короткий их разговор.
- Да, Георгий Лаврентьевич, совершенно верно. Мы говорим: молодежь, молодежь, пишем о ней каждодневно, учим, вкладываем в нее светлое и доброе, - с едкой горечью заговорил после тоста Василий Иванович, темные пальцы его сжимались и двигались на столе. - А молодежь... Нет, не вся, Валерий. - Он интонацией выделил это. - Да, не вся! А незначительная часть молодежи, к сожалению...
- Подвержена... - невинно подсказал Валерий, - чему, Василий Иванович?
- Да, вы угадали, - подтвердил, повысив голос, профессор. - Да, этому отвратительному цинизму, этой заемной иронии! Откуда это? И я уже не могу понять своего студента, способного к тому же студента. Мы что же, устарели? - произнес он тоном человека, отчаявшегося доказать очевидную свою правоту, повторил громче: - Какими же методами убеждать? Какими словами? Может быть, что-нибудь объяснит наш уважаемый член-корреспондент?
- На экзаменах он любит спрашивать даты, - сказал Валерий шепотом. - В каком году, какого числа...
- А в датах ты не силен, - усмехнулся Алексей.
Сдерживая раздражение, профессор говорил отчетливо, округляя слова, все за столом услышали его вопрос, и молодой белокурый человек, вдруг с неудовольствием соединив над тонкой переносицей светлые брови, рассчитанно-медленно обернулся к профессору. Но сейчас же Греков, ерзнув на стуле, задержал обеспокоенные глаза на потном, готовом опять к спору лице Валерия, непринужденно улыбаясь, спросил:
- Что там случилось с моим сыном? Кого он там обидел? - И спросил это, соразмеряя в интонации ту меру, которая никого не могла обидеть. - Вы ему, вероятно, Василий Иванович, либерально ставите четверки за красноречие, а он мало готовится к семинарам, ленив, читает, знаете ли, на диване эти... как их... фантастические романы.
- Я не понял смысла вашего вопроса, - сказал молодой белокурый человек с видом государственной усталости. - Извините, не понял.
- Разреши уж, отец, мне ответить проще, - ангинным голосом выговорил Валерий и, потрогав бинт на горле, обратился к профессору. - Даете мне слово для справки, Василий Иванович?
- Нет, голубчик, - снова мягко, но настойчиво ответил за профессора Греков. - Ты, вероятно, слишком много говорил. Ты даже охрип, дорогой. А тебе это вредно. Разреши поговорить и другим!
- То, что вы хотите объяснить, - утомленно произнес Василий Иванович, я предполагаю... Вы лучше о футболе.
- Я как раз о футболе, профессор, - насмешливо сказал Валерий, навалясь грудью на стол. - Там все ясно: влепил Понедельник гол или не влепил? - Он с вызовом засмеялся.
- Валерий!.. Что за тон! - испуганно вскрикнула Ольга Сергеевна и всплеснула руками. - Ты думаешь что-нибудь, когда говоришь? Какой Понедельник?
- Разумеется, - кивнул Валерию Василий Иванович. - Да, разумеется... произнес он уже холодно; синеватые его веки были опущены. - Что же вам не ясно?
- Многое, профессор. Перечислить - не хватит пальцев. Зачем уточнять?
- Точность идет от веры. - И веки Василия Ивановича поднялись, тяжелый блеск был под ними. - Ваша самоуверенность еще не перешла, как я вижу, в твердую веру, Валерий! - упорно, так, чтобы слышали все, договорил он. Да, именно самоуверенность - ваша вера. Не больше.
- На каком основании вы так безапелляционно утверждаете, Василий Иванович? - вмешался тучный, бритоголовый профессор и рассерженно повертел растопыренными пальцами над столом. - Хватили уже через край!
- Боже мой! Нельзя ли прекратить этот ужасный разговор? - взмолилась Ольга Сергеевна. - Василий Иванович, дорогой... Связался бог с младенцем!
- Олечка! - проговорил сквозь досадливое перханье Греков, прикоснувшись к ее локтю. - Младенец наш... не такой уж младенец. - И заговорщицким шепотом сказал что-то молодому человеку, который все недовольнее скашивал брови на Василия Ивановича, как бы очень утомленный этой странной и ненужной настойчивостью профессора.
Упрямый голос Василия Ивановича звучал в тишине:
- Я хотел бы услышать ясный ответ. Во что вы верите, Валерий?
- Слушайте, Василий Иванович, что вы мне учиняете допрос? - не сдерживаясь, горячо заговорил Валерий. - Меня тут назвали младенцем. Вы, может быть, еще скажете, что вы отец, а я дитя? И мы в извечном конфликте? Чушь и ерунда! Хотите знать, во что я верю? Я верю в молодость и верю в старость. Но в ту старость, которая остается молодостью. Верю в правду. В добро. В любовь! Ненавижу бюрократов, догматиков, карьеристов, туполобых дураков, которые отсель досель!.. Еще добавить?
- Не кор-ректно горячитесь, - металлическим тоном выговорил Василий Иванович, опустив веки. - Это уже...
- Прошу прощения, Василий Иванович, корректно я отказываюсь спорить!
- Ну что ж, и прекрасно! Прекрасно. Я тоже ненавижу это категорию людей, названных вами. А дальше?..
"Зачем я здесь сижу, молчу и слушаю все это? - подумал Никита с внезапным и ясным осознанием своей ненужности здесь, глядя на колыхающиеся в папиросном дыму лица гостей. - Мама умерла, ее нет, а я здесь сижу, и какой-то юбилей, и какой-то дотошный профессор, и мой брат Валерий..."