Таня крутилась как белка в колесе: требовал заботы выздоровевший Костик. Он рос добрым и спокойным ребенком, но за время болезни привык к вниманию, к исполнению всех желаний на лету, и ему это очень понравилось... Также Таня ухаживала за свекровью: подавала по часам лекарство, делала морсы, то клюквенный, то брусничный, готовила для больной пищу полегче, но попитательнее, помогала дойти до туалета.
Но Ирине Львовне не становилось лучше. Температура спадала на полчаса, а потом ртутный столбик опять стремительно поднимался к сорока. Губы обметало, черты лица заострились. Таня про себя решила, что если состояние больной не улучшится в ближайшее время, то нужно будет отправлять ее в больницу.
Под вечер опять поднялась температура, и Ирина Львовна попросила Таню набрать номер телефона Ритули:
— Я хочу попрощаться с дочкой и внучкой.
— Ирина Львовна, я, конечно, наберу вам их номер, но не попрощаться, а просто поговорить. Почему попрощаться-то?
— Я умираю.
— Ирина Львовна, вы обязательно поправитесь, и все будет хорошо. Вот увидите! Еще пара дней — и вы пойдете на поправку!
Свекровь внимательно посмотрела на Таню:
— А ты что, действительно хочешь, чтобы я поправилась?
Таня растерялась от этих слов и осеклась. Стала переставлять на стуле морс, лекарства, а перед глазами мелькали картинки: вот свекровь прижимает к себе больного Костика, вот поет ему про серенького котика, вот ползает за ним по ковру в поисках пирамидки. Таня присела у кровати свекрови, взяла в руки ее горячую ладонь и сказала от всей души:
— Конечно, хочу! Очень хочу! И вы обязательно поправитесь! Скоро Рождество... Будем вместе встречать праздник! И елку Сережа принесет... И подарки у нас будут... И пирог...
— Пирог... подарки... Прости меня, Танечка! Пожалуйста, прости меня! Сможешь?
— За что, Ирина Львовна?
— Ты знаешь...
Таня помолчала и ответила просто:
— Знаю. За превентивный удар.
Свекровь сжала горячими и немного дрожащими руками ладони Тани:
— Да. За превентивный удар. Знаешь, у меня самой свекровь была доброй и кроткой. А я ведь ее обижала. Сначала вскользь, второпях... А потом все чаще. Понимаешь, стоит один раз сказать старому человеку: «Пошла вон!» — и потом это становится уже привычным и произносится так легко... Ах, если бы все вернуть назад! Как мне стыдно сейчас за это, Таня! А знаешь, когда мне стало стыдно? Когда я услышала эти слова от своей родной дочки. От Ритули.
Она мне крикнула их с той же самой моей интонацией, которую я так хорошо помню... Знаешь, Танечка, для того, чтобы понять, что чувствует обиженный человек, нужно встать на его место. А сытый голодного не разумеет. Нет, не разумеет...
— Ирина Львовна, сейчас я вам лекарство дам. И морсика...
— Подожди. Я обижала свекровь и боялась, что ты также будешь обижать меня. А стала примером для собственной дочери. Я не сержусь на нее. Она не виновата. У нее была хорошая учительница. Тань, зло всегда возвращается. Вот сейчас я, больная и, видимо, умирающая старуха, говорю тебе банальные вещи... Танечка, а ведь я их выучила только на собственном опыте.
Свекровь замолчала. Таня достала таблетки, взяла стакан воды, помогла больной приподняться, а когда, подав лекарство, пошла на кухню за чашкой бульона, вдогонку ей прошелестело:
— Прости меня, дочка...
Таня почувствовала, как эти тихие слова ударили ей в спину, так что она запнулась. Развернулась, подошла к кровати, села рядом прямо на пол, взяла свекровь за руку и заплакала. Слезы текли, и вместе с ними выходил яд обиды, старой, давней обиды, а на душе становилось тепло. Она плакала, а свекровь гладила ее по голове горячей сухой ладонью.
В комнату вбежал Костик. Увидел плачущую мать — и губки задрожали, личико скривилось. Еще мгновение — и раздастся громкий рев.
— Это что еще за картина Репина «Не ждали»? Чего тут у вас происходит? — голос вернувшегося с работы мужа был притворно сердитым, но в нем были и тревога, и страх за любимых людей.
Таня все еще всхлипывала, а Ирина Львовна ответила:
— Да я вот тут помирать собралась, а дочь с внуком не разрешают, говорят: рано. Придется, видимо, поправляться...
Лешка-тюфяк