Почерк был Катерины, только уж очень криво и коряво написаны буквы. Должно быть, сильно пьяная писала...
— Не я это... Матери почерк...
Женщина ахнула.
— Да за что ж она так-то? Он ведь ей ничего плохого не сделал. Сама она к нему бегала. На маслозавод устроилась, романтики, что ли, захотелось ей, а Федя — он всю жизнь пастухом работал... Бегала к нему сама в поле, а как забеременела, он ее уговаривал ребенка оставить. На коленях просил... Я ведь все это знаю, все, почитай, на моих глазах было... Жениться хотел, а у него ж руки золотые и характер добрый очень, уступчивый такой, покладистый... Феденька, братик милый...
Женщина всхлипнула.
— У тебя папка был очень-очень хороший! Веришь мне?
— Верю, — сказала Зинка. Голос у нее дрожал.
— Не ты письма писала, правда?
— Правда. Не я.
Женщина обняла Зинку, прижала к себе:
— Зина к нам приехала... А Феденьки нет больше. Ах, детка, что ж ты раньше-то не приехала... Как он ждал-το тебя, как увидеть хотел! Жизнь у твоего папки не сложилась... Когда маленький был, мы жили в Подмосковье, а там в войну бои шли. Война-то кончилась давно, ему уж лет двенадцать было — огород отодвигать стали, а он копал. За мужика уж работал... Друг ему помогал с изгородью. На мину наткнулись. Дружок — насмерть, а он выжил, но вся левая сторона лица изуродована и глаза лишился. Твоя мать его уродом за это звала. И замуж не пошла, стыдилась его недостатка. А так — он красавец был, твой папка. Сейчас я покажу тебе! Меня Татьяна зовут, тетя Таня я тебе, поняла? Вот смотри — это его фотография. А рядом — видишь, это ты маленькая.
Зинка с трудом встала, ноги все еще были ватными, подошла ближе, вгляделась: из рамочки чернобелой фотографии на стене внимательно смотрел на нее красивый широкоплечий мужчина с добрым открытым взглядом. А рядом, в искусно выпиленной рамочке, красовалась фотография маленькой смешной Зинки. На ее недоумение тетя Таня улыбнулась сквозь слезы:
— Незаметно, да? Он так специально фотографировался — сбоку, чтобы левую сторону лица не видно было. А так — что ж? Ни в армию не взяли, ни на работу хорошую не устроишься. Пенсию получал... Да и стеснялся он незнакомых-то. Это здесь, в Маты- рино, его все любили, а в чужом-то месте зеваки всяко обозвать могли... Так всю жизнь пастухом работал... Любил один — на природе... Дом вот в порядке содержал и соседям завсегда помогал, ничего взамен не требуя. За то и любили — безотказный... Так он всю пенсию тебе отправлял, когда и от зарплаты еще добавит... Ты у него единственная ведь была. Сядет, бывало, уж не налюбуется на твои фотографии. Каждую рисунком изукрасит или рамочку сам сделает... У меня-то и муж был, и детишек трое, взрослые уже, в городе живут. А у Феденьки ты одна — как есть одна. Постой, что ж я, окаянная, тебя за стол-то не сажаю, ты ж с дороги — голодная, поди-ка? Погодь, я тебе все-все про отца расскажу, давай-ка сначала стол накрою...
Тетя Таня вскочила и стала хлопотать по хозяйству. Зинка спросила тихо:
— Почему он умер?
— Ребятишки в речке купались, озоровали, один пацаненок тонуть стал. Они испугались — орут как оглашенные, а рядом — никого. Федя у речки стадо пас, на лошадке был, подскакал и вытащил его. Откачал мальчонку, а сам лег на песок и... Ребятишки взрослых привели, мальчонка кашляет, а Феденька лежит рядом, как будто спит... И хоронили его — я не верила — лежит как живой, чуть улыбается вроде... Плакали все...
— А где папка похоронен?
— Что? А... Так я свожу тебя после обеда... Что молчишь? Одна хочешь? Ну иди, сходи, а я пока приготовлю обед. Ближний к лесу ряд, там сосна такая еще приметная — с одного краю веток нет. Ванечкин Федор Иванович. Не боишься одна на кладбище? Ну сходи... Только потом сразу ко мне — назад. Поняла? Прости, что неласково встретила...
Тетя Таня проводила Зинку до калитки, лохматый Дружок привстал, внимательно и грустно посмотрел на нее, но лаять не стал. Тетя Таня сказала, открывая калитку:
— Ты не бойся — я на тебя поглядывать буду из окошка... Да у нас тут спокойно так-то, не балуют — все свои... А и некому уже баловать — почитай, вся молодежь разъехалась... Ну, иди-иди, да недолго, я быстро сготовлю, завтра еще вместе сходим — подольше посидим, пирогов напечем и сходим...
И Зинка медленно пошла на гору, к папке.
Она поднималась по горе, скользя резиновыми сапожками по обледеневшей дороге, и дорога казалась ей бесконечной. Поднялась до кладбища, прошла к последнему ряду могил у леса, сосну увидела сразу — она была большой, сильной, но изогнутой, и ветки росли только с одной стороны. Сразу увидела и могилу, на ней — деревянный крест, на кресте табличка: «Ванечкин Федор Иванович». И годы жизни. Рядом с могилой врыта скамейка и небольшой столик.