— Знаешь что, Моуз, — задумчиво проговорил я. — Думаю, тебе лучше не обсуждать этого больше ни с кем.
— Почему? — спросил он.
— Это настолько выходит за рамки твоей базовой программы, что может сильно напугать любого, а там и до перепрограммирования недалеко.
— Мне бы это не понравилось, — сказал Моуз.
Нравится — не нравится… Сказано роботом, а звучит вполне нормально. Пару месяцев назад меня бы это удивило, даже повергло в шок. Теперь же звучит вполне здраво и обоснованно. Ведь это говорит дружище Моуз.
— Тогда будь заместителем моей родственной души — и обычным роботом для всех остальных, — предложил я.
— Да, Гэри, я так и сделаю.
— Помни, — сказал я. — Никогда не показывай им, каким ты стал, кто ты есть.
— Не буду, Гэри, — пообещал он.
И он держал свое обещание семь недель.
А потом пришел день Аварии. Моуз ждал меня, как обычно. Мы поговорили об игре «Уайт Сокс» и «Янкиз», об островах Карибского моря (даже не спрашивайте меня, почему), о восемнадцатой и двадцать первой поправках к Конституции (абсолютно не имеющих смысла ни для него, ни для меня) и, конечно, о неспасении того злосчастного робота.
Мы болтали во время обхода территории и наконец добрались до точки, где надо было на несколько минут расстаться, потому что мне снова поручили дополнительно проинспектировать сектор Н, куда Моузу заходить не разрешалось: его программой не предусматривался ремонт находящейся там тяжелой машинерии.
Я шагал по сектору Н, внимательно глядя по сторонам, когда внезапно вырубилось электричество, и все огромные механизмы вдруг остановились, а лампы отключились. Постояв пару минут в темноте, я решил вернуться на свой пост и сообщить о неполадках начальнику, если обслуживание этого участка не входит в обязанности других смотрителей.
Я стал пробираться среди металлических громадна ощупь, но электричество также внезапно включилось, и яркие огни вспыхнули во всю мощь. Ослепленный, я оступился и свалился прямо в громадный станок, который начал плющить и перемалывать что-то на своей рифленой поверхности. Словно со стороны я услышал до боли знакомый надрывный крик и осознал, что аппарат плющит и перемалывает меня
Я пытался освободиться, вырваться из жадной железной пасти, но меня уносило все дальше и дальше. Что-то снова впилось мне в ноги, превращая их в крошево, и я опять истошно закричал, а потом мне, как во сне, привиделся Моуз, одной сильной рукой удерживающий станок, а другой — вытаскивающий меня из смертельной ловушки.
— Стой! Не лезь сюда, ты тоже погибнешь! — хрипел я. — Меня не спасти!
Он продолжал высвобождать меня из стальных зубов. Последнее, что я услышал перед глубоким обмороком, были слова, сказанные слишком спокойным для ситуации голосом: «Ты не Кэти».
Я пробыл в больнице месяц. К выписке у меня имелись два протеза вместо ног, титановая левая рука, шесть уже сросшихся своих ребер, нехилое выходное пособие и сносная пенсия.
Лишь раз ко мне в палату заглянул представитель компании, и я спросил его о судьбе Моуза. Он сказал, что они до сих пор размышляют, как быть. С одной стороны, он герой-спаситель, с другой — он серьезно повредил станок стоимостью в несколько миллионов баксов и не подчинился своей программе.
Когда я оказался дома и осторожно побродил по комнате на новых ногах, то наконец разглядел, насколько я опустился, во что превратилась моя жизнь после смерти Кэти. Я открыл все двери и окна, пытаясь очистить спертый воздух, и начал убирать мусор. Наконец я добрался до полупустой бутылки виски. Я поднял ее левой, титаноной, рукой и замер, пораженный иронией образа.
Каждый раз, глядя на мое новое приспособление, я вспоминал своего по большей части титанового друга и всё, что он для меня сделал. И этой же рукой, почти такой же, как у него, я выливал содержимое бутылки в раковину.
Две недели я привыкал к новому себе — не к человеку с комплектом конечностей-протезов, но к человеку непьющему. И вот как-то раз я собрался в магазин, открыл дверь и обнаружил стоящего на пороге Моуза.
— И сколько ты здесь уже стоишь? — удивленно спросил я.
— Два часа, тринадцать минут и…
— Черт побери, почему ты не постучал?
— Это такой обычай? — спросил он, и до меня дошло, что это была самая первая неавтоматическая дверь в его жизни.
— Проходи, — сказал я и проводил его в гостиную. — Спасибо, что спас меня. Вход в сектор Н явно противоречил твоим инструкциям.
Он задрал голову вверх и слегка набок:
— Ты бы ослушался приказа, если бы знал, что родственная душа может быть спасена?
У тебя глаз подтекает, Гэри, — заметил Моуз.
— Не обращай внимания, — ответил я. — Зачем ты здесь? Это же не компания послала тебя поздравить меня с выпиской из больницы?
— Нет, Гэри. Я нарушил основной стандартный запрет покидать территорию завода.
— Как? — поразился я.
— В результате полученных повреждений, отразившихся на моей руке, — он поднял разбитую и помятую уродливую конечность, чтобы я посмотрел, — я больше не могу выполнять тонкие ремонтные работы. Потребная деталь сочтена слишком дорогой, и меня перевели из отдела устранения неполадок в цех базовой сборки, где задания слишком просты и монотонны. Скоро меня перепрограммируют. — Он помолчал. — Я продолжал работать, но сегодня главный компьютер утвердил официальное окончание твоей трудовой деятельности. Я решил, что мне необходимо выяснить, не является ли окончание трудовой деятельности результатом смерти. После перепрограммирования в моей базе данных не сохранится информация о тебе или об этой аварии, и я почувствовал необходимость выяснить, действительно ли я спас своего друга, перед тем как это станет не моей заботой.
Я долго молча глядел на него. Этот, на первый взгляд, бездушный механизм дважды преодолевал свое программирование ради меня. Я чуть не бросился на его металлическую шею с крепкими и неуклюжими объятиями.
— Если ты не вернешься, Моуз, они не смогут тебя перепрограммировать, — наконец произнес я. — Просто подожди здесь минутку.
Я прошагал в спальню и побросал какую-то одежку в рюкзак, задержавшись, только чтобы поглубже припрятать в сумку фотографию Кэти. Затем вернулся в гостиную.
— Моуз, — сказал я. — Как тебе идейка посмотреть все те места, о которых мы с тобой месяцами лишь разговаривали?
Он снова задрал голову чуть набок — уже привычно и узнаваемо:
— Мне бы это… понравилось, Гэри.
Минуту спустя мы вышли и направились в банк забрать мои сбережения. Я знал, что Моуза будут искать — из-за немалой стоимости или из-за того, что он единственный робот, преодолевший программирование, — поэтому я не стану обналичивать свои пенсионные чеки и тем самым показывать, где мы находимся. Я дал Моузу указание: если кто-то спросит, он должен представляться моим личным слугой. И мы направились на вокзал.
Так обстоят дела и сейчас. Путешествуем мы или убегаем — зависит от вашей точки зрения. Но мы свободны и намерены таковыми оставаться.
Я ответствен за смерть родственной души. Я не хочу быть ответственным за смерть еще одной.