Я схватил её за запястье и задал самый важный вопрос:
– Едем из Москвы сколько успеем… или, как крысы, будем годами прятаться в вонючем подземелье?
Я бессовестно жульничал и манипулировал, но мне до смерти не хотелось в метро. Лена посмотрела на меня, и её красивые серые глаза наполнились слезами:
Она сдавленно сказала:
– Из Москвы… – и плотину прорвало.
Я выжал газ, вылетел на пустую Краснобогатырскую, мимо Пентагона налево, к Преображенке. На совершенно пустой площади впервые нарушил правила, вывернул с заносом и сразу на Большую Черкизовскую. Там камера, но какая теперь разница?
Я поверил своему директору сразу и безоговорочно, сам не знаю почему. Что-то висело в воздухе уже не первый день. Как тревожные чёрные точки на краю зрения. Скосишь глаз – они скачком в сторону. Их видишь, а разглядеть не можешь, но они есть, и от этого мороз по коже.
Мы летели по Большой Черкизовской в сторону Щёлковского шоссе. В голове дурацкая мысль, что стоит нам только выскочить за пределы МКАДа, – и мы спасены, будто МКАД не дорога, а крепостная стена, которая сможет удержать все ужасы ядерного взрыва в своих пределах. Москву жалко. За прошедшие восемь лет я полюбил этот сумасшедший город. Людей жалко. Нас жалко. Всех жалко. Жалкая человеческая натура. Жалкое человечество, не заработавшее право на жизнь.
А тем, кто сам добровольно падает в ад,
Добрые ангелы не причинят
Никакого вреда
Никогда…
Под «Агату Кристи» я набрал сестру:
– Привет, сестричка! – и сразу услышал её сонный голос:
– Эмм привет. Ты знаешь, сколько сейчас времени?
Меня кольнула совесть, но вдруг успеет, вдруг после моего звонка она сможет спастись?
– Некогда, Уль, ядерная война… Беги!
– Ты что там куришь?
– Я серьёзно. Просто поверь.
Она замолчала, потом тихо сказала:
– Бежать?.. С моими коленями?..
Она повредила ноги в горах и пока ещё ездила в коляске.
– Спустись в подвал. Ты на Фиоленте.
– Да. Лучше б ты не звонил…
– Прости, я не смог бы.
– Нет тут подвала, это скворечник для туристов, переделанный из гаража. Ты не сердись. Спасибо, что позвонил, я бы тоже не удержалась. Открою вино… целую, братик, берегите себя!
Я шмыгнул носом, и Лена сжала моё колено.
– Целую, сестричка. Может вас не тронут.
– Севастополь? Базу флота? Шутишь? Ладно… слышу ты за рулём… не отвлекайся. Лене привет! – и отбилась.
Зря я позвонил. Начинать ядерную войну в четыре утра – это высшее проявление просвещённого гуманизма. Большинство даже не успеет проснуться.
Взвилась сирена впереди, где стадион «Локомотив». Сразу завыла ещё одна, за спиной со стороны НИИДАРа. В предрассветных сумерках начали загораться окна в домах. Вой не стихал.
Мы мчались по пустой широкой улице, а от высоток у дороги люди бежали к машинам. У пересечения с северо-восточной хордой я посмотрел налево. Через автостоянку к метро спешили люди: кто-то с сумками, кто-то с пустыми руками. Полицейские подтаскивали барьеры к застеклённому вестибюлю. Их жизнь продолжится, наша – не знаю. Я тронул жену за руку:
– Впереди съезд. Если хочешь, можем спуститься в метро.
Она нерешительно мотнула головой:
– Нет. Хорошо едем.
Я прибавил скорость.
*
До рассвета оставалось два часа, когда потухли фонари. Они гасли секция за секцией и одновременно темнели дома по обе стороны дороги.
Я гнал так быстро, как мог гнать не слишком опытный водитель, по не расчищенной от ночного снегопада трассе. Машину нервно водило. В жалкой попытке удержать контроль я стиснул руль. Правый отбойник, заштрихованный встречным снегом, то удалялся, то загибался мне наперерез, и я осторожно, по градусу, сдерживая панику, выравнивал машину. На пустой трассе я мог бы спокойно ехать посередине, но глупая привычка заставляла держаться в полосе.
Касание отбойника на такой дороге, на такой скорости, – смертельно опасно. А как замедлиться, когда прямо на нас сейчас летят ракеты и каждую секунду они становятся на шесть километров ближе? Дикая гонка с неизвестными временными рамками. Главный приз – жизнь, но это не точно. Поэтому не снимаю ногу с педали и молюсь Форду всеблагому, чтобы не оставил, потому что не верю ни в бога, ни в чёрта. Машина пока не подводит, мчится в темноте, в вое сирен, на восток, так быстро, как может. Нет, так быстро, как могу я.
– Светомаскировка – говорит Лена негромко.
Стрелка спидометра перевалила за сто двадцать, рёв моего маломощного движка без труда пробивает шумку.
– Что? – переспрашиваю я. – Не понял.