Даже в 1992 году, когда Марк Россе выиграл золотую медаль для Швейцарии в летние Олимпийские игры в Барселоне, когда они с Якобом Хласеком привели швейцарцев к их первому финалу Кубка Дэвиса, швейцарским теннисистам все еще не хватало амбиций. «В то время уровень Швейцарии был не слишком высок, так что мы не стремились к таким высотам, – говорит Мадлен Бэрлохер. – Не могу сказать, что я или кто-либо из нас вообще думал, что Роджер добьется столь многого. Я всегда говорила ему: «Роджер, ты должен сам решить, чего ты хочешь достичь в теннисе. Мы можем тебе помочь, но ты должен знать, чего хочешь достичь». У нас было много юниоров, и он всегда был самым юным, и мы знали, что он хорош, но чтобы он стал лучшим в мире? Должна признать, мы об этом не думали».
Как насчет тех, кто знал его на корте? «Я думал, что он будет участвовать в турнире АТР, – говорит Марко Кьюдинелли, – потому что с ранних лет он играл в соревнованиях Швейцарии, и на самом деле казалось, что в нем есть нечто особенное. Но не думаю, что кто-то тогда мог предположить, что он достигнет столь многого».
Одним из тех, кто был не из Базеля и видел Федерера в возрасте тринадцати или четырнадцати лет, был Даррен Кэхилл. Он сопровождал своего друга в Базель, когда Картер впервые пришел в «Олд Бойз», и однажды ему выпала возможность понаблюдать за одной из тренировок Федерера. «Мы посмеялись, когда он спросил меня, что я думаю о мальчишке, – вспоминает Кэхилл. – Я сказал, что думал: да, он очень хорош и смотрится хорошо, но у меня в Южной Австралии есть кое-кто получше, и я с ним работаю. Это был Ллейтон Хьюитт. Меня поразило то, что Роджер во всем был расхлябанным. У него был очень быстрый форхенд, и он пропускал много мячей, особенно когда исполнял бэкхенд, он сумбурно работал ногами и лениво – стопами. Казалось, что он играл во французской манере: беспечно, с большими ударами и чрезвычайно расхлябанно. Можно было видеть, что у него превосходные руки и хорошая зрительно-моторная координация, что он пытался творить на корте чудеса – уже тогда, в том возрасте. Однако он часто даже не попадал в нужный квадрат».
Единственный представитель базельского общества, напрямую контактировавший с Федерером в начале 90-х, который заявляет, что сразу разглядел потенциал, – это Сеппли Качовски, человек, научивший его ударам. Я взял интервью для этой книги у Качовски еще до его бесславного демарша из Базеля. Он оказался строгим, но чрезвычайно приятным человеком шестидесяти лет, преисполненным восторга и любви к теннису, которые ему удавалось передавать своим ученикам. Легко представить, как взволновали его быстрые удары мальчика. Сам он утверждал, что особую веру в этого парня вселяли способности Федерера быстро учиться и оправляться от поражений. «Учебный процесс с ним шел невероятно быстро, мне никогда не приходилось повторять что-либо. У него была исключительная способность схватывать на лету все, что бы я ни говорил. Между головой и ракеткой протянут длинный кабель, большинству людей надо много времени для того, чтобы усвоить мои уроки. Но Роджер понимал сразу и все. Я видел это, тренеры это видели, клуб это видел».
Качовски также заметил, что желание Федерера учиться полностью совпадало с его способностями. «Уже тогда он ненавидел проигрывать, но всегда делал правильный вывод: «Если я не хочу проигрывать, то должен работать усерднее». Если он побеждал со счетом 6–1, 6–1, то зачастую задавался вопросом, как следовало играть, чтобы победить 6–0, 6–0. Я был с ним весьма строг, пусть и по-дружески. Он все-таки был довольно маленьким и физически менее крепким, чем кто-либо еще, но он играл с такой великолепной техникой, что это позволяло ему побеждать во многих матчах, даже когда он был слабее в физическом плане. Опять же, его отец не был высоким, поэтому мы не были уверены в том, насколько он в итоге вырастет».
«Ему никогда не было достаточно тренировок, – добавляет Качовски. – Мы долго тренировались, он очень усердно работал, и потом, когда все заканчивалось, он шел отбивать мячи от стены или искал партнера, с которым он мог бы поиграть еще. И он всегда говорил: «Я буду лучшим!» Никто ему не верил. Мы видели, что у него был потенциал, что он смог бы стать звездой в швейцарском теннисе, но он говорил, что собирался стать лучшим в мире. Он не единственный тринадцати– или четырнадцатилетний мальчик, который так говорил, но он постоянно держал это в уме и работал для того, чтобы достичь этого».