Граф Гвенелон, которого Карл сгоряча велел взять под стражу, как-то непонятно опять оказался среди своих родичей и не расставался с саранским кастеляном Пинабелем, бойцом незаурядным и возвышавшимся над конным строем как башня. Гвенелон, мужчина статный, казался рядом с ним подростком. Справа и слева, сзади и спереди ехали овернские бароны, преданные Пинабелю.
Карл решился.
С вечера слуги ладили скамьи из дерна, овалом окружившие невысокий, но раскидистый дуб. Королевское кресло тоже было дерновым, спинкой ему служил дубовый ствол, а сиденье покрыли александрийской парчой из сарацинской добычи. Наутро же Джефрейт д'Анжу протрубил в рог - и бароны
в лучших своих одеждах поспешили к дубу.
Они рассаживались - статные, в метущих по траве плащах, и у каждого плащ был заколот на правом плече драгоценной пряжкой, из-под длинных туник виднелись чулки, крест-накрест часто перетянутые узорчатой тесьмой, и мягкие кожаные башмаки. Все были при мечах, но не более. При боевых мечах, многие из которых носили громкие имена и имели приметный облик.
Сам Карл был опоясан славным мечом по имени Джойоз, в честь которого боевой клич франков был "Монджой! ". Двое баронов его свиты, Рабель и Гвинеман принесли на суд меч Роланда, Дюрандаль, и меч его друга Оливьера, Альтеклер. Молчаливое присутствие мечей придавало собранию мрачную торжественность - мертвые безмолвно требовали справедливости.
По правую и левую руку от Карла были места для Оджьера Датчанина, Немона Баварского, Джозерана Нормандского, Джефрейта Анжуйского, королевского знаменосца, и прочих близких к королю рыцарей.
Напротив же приготовили место для обвиняемого Гвенелона и также для тех, кто желал его поддержать, а их было немало.
За скамьями баронов собрались дружинники и челядь. Если бы сарацины вздумали сейчас отбить у франков добычу, они могли беспрепятственно угнать и повозки, и навьюченных мулов - даже те, кому полагалось бы стоять на страже, пришли услышать суд.
Опять протрубил Анжуец - началось!
- Мои бароны! - обратился Карл. - Горестно мне, вашему королю, просить у вас справедливости. Обращаюсь к вам с жалобой на этого вот графа Гвенелона, стоящего перед вами. Вот мое обвинение! Когда мы были в Испании, я собрал вас всех, потому что хотел назначить исполнителей для важных дел, и, среди прочего, избрать посланца, чтобы отвезти мою грамоту к сарацинам в Сарагосу. Племянник мой Роланд посоветовал послать графа Гвенелона, и все согласились, что он наилучшим образом исполнит поручение. Однако граф принялся кричать, что мы посылаем его на верную смерть. Если я неверно излагаю, пусть свидетели поправят меня или дополнят!
Бароны переглядывались, кивали - король повторил то, что им было хорошо известно.
- Нам нечего исправлять, Карл, - сказал Немон Баварский. - Продолжай свое обвинение.
- Граф Гвенелон вернулся из Сарагосы целый и невредимый. Я поблагодарил его за успешное посольство и полагал, будто среди моих баронов опять воцарился мир. Однако когда мы собрались на военный совет и рассуждали, как уводить войско из Испании, большинство решило, что в Ронсевальском ущелье необходимо оставить арьергард. Мы с добычей не могли двигаться медленно, и существовала опасность нападения со стороны сарацинов. Они могли пуститься вдогонку и отбить добычу.
Карл замолчал, глядя на Оджьера Датчанина. Тот встал и повернулся к баронам.
- Да, именно по этой причине мы решили оставить арьергард, хотя я уже тогда говорил тебе, король, - сарацины не посмеют двинуться за нами следом. Они получили хорошую трепку и не скоро опомнятся. И наши лазутчики доносили то же: сарацинское войско далеко и не угонится за нами. Но этот вот граф Гвенелон настоял на том, что оставить в Ронсевале арьергард необходимо!
- Погоди, Датчанин, погоди! - одернул его Баварец. - Обвиняет король, прочие слушают. Говори беспристрастно.
Оджьер дернул шеей - что он проделывал бессознательно всякий раз в минуту сильного волнения, сказывался давний удар по загривку.
- После чего граф Ганелон предложил, чтобы арьергард возглавил мой племянник Роланд, - продолжал Карл. - Мне уже тогда не хотелось этого, я понял, что граф затаил злобу против племянника, но всей глубины его предательства я еще не видел. И я спросил его - коли так, кто поведет передовые дружины? И он предложил, чтобы повел пэр Оджьер Датский. Так ли, Датчанин?
- Мне не следовало соглашаться! - пылко ответил тот. - Но граф оплел меня похвалами!
При этом он вызывающе поглядел на овернских баронов и сделал жест, который можно было расценить и как попытку поправить складку плаща. Однако его ладонь успела лечь на скрытую под тонким сукном рукоять меча правда, всего на мгновение, но кому следует - тот поймет...
- Племянник мой Роланд рассердился на графа Ганелона и в гордости своей ответил так: я-де не брошу перчатку короля, данную мне в знак поручения, как ты бросил наземь посох, данный тебе как послу! Я возглавлю арьергард - так сказал племянник мой граф Роланд, - и ни единый из вьючных мулов Карла не будет отбит сарацинами. Я хотел дать ему больше войска, чем он просил, но он не согласился, и между нами было условлено - если арьергарду придется принять бой, мой племянник будет трубить в Олифант. Сорок тысяч рогов в войске франка, но Олифант - один! И нет его более! .. выкрикнул Карл.
Видимо, он хотел рассказать, как нашел на поле боя мертвого Роланда с разбитым рогом в руке, но вдруг понял, что делать этого не следует - ибо это к обвинению не относится.
- Когда мы вернулись в Ронсеваль и осмотрели тела погибших, то сразу стал ясен предательский замысел. Сарацины не преследовали наше войско, но они послали гонцов к союзным им горцам, и те успели подготовить нападение. Не по ущелью, честно и открыто, неслись к моему племяннику враги - они рухнули на него со скал, они расстреляли арьергард из луков, и лишь тогда осмелились вступить в схватку! Все было сделано, чтобы погубить племянника моего Роланда! И вот он погиб, и погиб его побратим Оливьер, и мудрый реймсский архиепископ Турпин, коего я умолял остаться при вйске, тоже погиб... Вот каково мое обвинение, бароны! А теперь решайте!
- Об этом мы размыслим, - раздался голос с дальней скамьи, - а теперь пусть скажет Гвенелон.
- Пусть говорит Гвенелон!
- Пусть оправдается!
Граф поднялся со своей скамьи, огладил висячие усы.
- Король Карл и вы, бароны! Я выслушал обвинение и готов на него ответить. Долгие годы я служил повелителю нашему Карлу как верный франк, по правде и по чести. Вдруг граф Роланд меня возненавидел и задумал погубить. В чем причина его ненависти - я не знаю. Да, я желал смерти графу Роланду, потому что и он отправил меня на верную смерть, чудо спасло меня в Сарагосе, за что я не устаю благодарить Господа! Вправе ли франкский барон отплатить обидчику? Все вы скажете - да, вправе! То, что я совершил, была месть, а не гнусная измена! Око за око, зуб за зуб, и не моя вина, что Роланду не удалось погубить меня, а мне удалось погубить Роланда!
Он говорил страстно, яростно, и был прекрасен зрелой мужской красой, был в своем широком плаще истинным воином и бароном, и его невыразимой красоты лицо было запрокинуто к небу, как будто оправдывался он не перед судом равных, а перед ангелами и Всевышним.
Бароны залюбовались им.
- И об этом мы размыслим... - молвил все тот же зычный одинокий голос с дальней скамьи.
* * *
Алиска замечталась на ходу, а когда была поймана за руки - уже не могла вырваться. И не затевать же драку посреди улицы.
- Пусти, - негромко сказала она. - Пусти, слышишь?
- Сперва объясни, что происходит!
- Ничего не происходит!
- Нет, происходит!
- Не выкручивай мне руки!
- Я не выкручиваю!
На самом деле этот высокий и крупный молодой мужчина просто держал ее за тонкие запястья, держал плотно, всем своим весом держал, так что Алиска волей-неволей стояла перед ним по стойке смирно, руки по швам. Она пробовала было дернуться вбок, но, как на грех, рядом была длинная подворотня, и мужчина толкнул ее туда, спиной к грязной, сто лет назад оштукатуренной стенке.