В доврачебном кабинете было слишком холодно, кондиционер работал на полную, и к тому времени, как появился доктор Ренальд, Иг уже дрожал – и от холода, и от нервного ожидания. Он наклонил голову и показал свои рога. Он сказал доктору, что не может разобраться, что реально, а что нет. Он сказал, что у него галлюцинации.
– Люди все время мне рассказывают разные вещи, – сказал Иг. – Ужасные вещи. Говорят мне всякое, что им хотелось бы сделать, такое, что никто бы не признался, что он хочет это сделать. Маленькая девочка только что рассказала мне, что хотела бы сжечь свою мать. Ваша сестричка мне рассказала, что хочет испортить машину какой-то девушки. Я боюсь. Я не знаю, что со мной происходит.
Доктор осмотрел рога и озабоченно нахмурился.
– Это рога, – констатировал он.
– Я знаю, что это рога.
Доктор Ренальд покачал головой.
– Кончики воспалены. Болят?
– Да нет.
– Ха, – сказал доктор и провел себе рукой по губам. – Ну-ка мы их измерим.
Он измерил сантиметровой лентой окружность основания, измерил расстояние от кончика до кончика и нацарапал на рецептурном бланке несколько цифр. Затем он ощупал рога мозолистыми пальцами, лицо его стало серьезным, и Иг узнал нечто, чего бы он знать не хотел. Он узнал, что несколько дней назад доктор Ренальд стоял в своей спальне, глядя в щель между занавесками на подруг своей семнадцатилетней дочери, плескавшихся в бассейне, – и мастурбировал при этом. Доктор отступил на шаг, в его старых серых глазах гнездилась тревога. Похоже, он приходил к решению.
– Вы знаете, что мне хотелось бы сделать?
– Что? – спросил Иг.
– Мне хочется растолочь таблетку оксиконтина и немного занюхать. Я обещал себе, что никогда не буду нюхать на работе, потому что сразу от этого тупею, но вряд ли смогу прождать еще шесть часов.
Иг не сразу, но догадался: доктор хочет услышать, что он об этом думает.
– А нельзя ли просто поговорить об этих штуках на моей голове? – спросил Иг.
Плечи врача уныло опустились, он отвернулся и медленно, прерывисто выдохнул.
– Послушайте, – начал Иг. – Пожалуйста Мне нужна помощь. Должен же кто-то мне помочь.
Доктор Ренальд с явной неохотой посмотрел на его голову.
– Я не знаю, происходит это или нет, – продолжил Иг. – Мне кажется, я схожу с ума. Но как это получается, что, увидев рога, люди почти не реагируют? Если бы я увидел кого-нибудь с рогами, я бы тут же обоссался.
Что, если правду говорить, и случилось, когда он впервые разглядел себя в зеркале.
– Их трудно запомнить, – объяснил врач. – Как только я взгляну куда-нибудь в сторону, так тут же забываю, что они у вас есть. Не знаю уж почему.
– Но сейчас-то вы их видите.
Доктор Ренальд кивнул.
– И вы никогда еще не видели ничего подобного?
– Вы уверены, что мне не нужно понюхать немного окси? – спросил врач, и его лицо вдруг просветлело. – Я и с вами поделюсь. А что, обдолбаемся вместе.
Иг отрицательно помотал головой.
– Послушайте, пожалуйста.
Врач состроил обиженную мину и неохотно кивнул.
– Как вышло, что не зовете сюда других врачей? Почему вы не воспринимаете это более серьезно?
– Честно говоря, – признался Ренальд, – мне довольно трудно сосредоточиться на вашей проблеме. Я все время думаю о таблетках, лежащих в портфеле, и об этой девице, с которой гуляет моя дочка, о Ненси Хьюз. Господи, как же мне хочется ее оттрахать! Но когда я так подумаю, то сразу пугаюсь, у нее же еще скобки на зубах.
– Пожалуйста, – сказал Иг. – Я спрашиваю ваше медицинское мнение – прошу о помощи. Что я должен сделать?
– Долбаные пациенты, – сказал доктор. – Все вы только и думаете, что о себе.
5
Иг вел машину. Он не думал куда, и пока что это не имело значения. Достаточно было двигаться.
Если и осталось на свете место, которое Иг мог называть своим, то разве что эта машина, «Гремлин» 1972 года. Квартира принадлежала Гленне. Она жила здесь до него и будет жить, после того как они разбегутся, что, видимо, уже случилось. Когда была убита Меррин, он на какое-то время вернулся к родителям, но так и не почувствовал себя там дома, он уже был не отсюда. Так что ему остался только автомобиль, бывший не только средством передвижения, но и местом обитания, пространством, где проживалась в основном его жизнь – и хорошая часть, и плохая.