Пока я излагаю всё это для записи, мы находимся в варпе, поэтому я не могу точно определить, как давно мы покинули «Фалангу» и её силы сопровождения, но мне кажется, что прошло около восьмидесяти суток по терранскому стандарту. По моим прикидкам, сегодня третья годовщина перехода в эмпиреи из системы Сола — или, точнее сказать, одна тысяча девяносто пятый прожитый день с тех пор, как я в последний раз видел свет нашей звезды. Примириться с мыслью о том, что я стал на три года старше с тех пор, как отправился в путь, практически невозможно, но в следующий раз, когда нам удастся вычислить время в реальном пространстве, получится, что мой брат, родившийся на одиннадцать месяцев раньше, теперь моложе меня. Прежде я никогда не задумывался о том, какой несусветный беспорядок возникает в личной и социальной жизни из-за длительных варп-путешествий.
В дополнение к значительным трудностям с навигацией, из-за которых серьёзно удлинился срок нашего пребывания здесь, неотступно усиливается чувство изолированности. Мы продвигаемся между системами в регионе звёзд, буквально не нанесённых на карту, пробираясь вперёд чуть ли не вслепую, на ощупь. Хотя большинство цивилизаций, встреченных нами до сих пор, не выходили за пределы одной системы — даже крупнейшее из владений охватывало лишь пару десятков световых лет и горстку миров, — мы могли в любой момент столкнуться с чем-то гораздо более мощным, единым и, вполне вероятно, исключительно враждебным к представителям Империума. Невольно вспоминаю, что наши предшественники, пытавшиеся разведать эти дикие места, не просто потерпели неудачу, а не сумели вернуться назад. Им не удалось даже отправить предупреждение о своей грядущей гибели.
В настоящий момент я занимаю небольшую каюту на «Вестнике рассвета», во флоте сопровождения которого насчитываются десятки тысяч легионеров и, пожалуй, в десять раз больше бойцов Имперской Армии, однако всё равно ощущается, что авангард пронизывает чувство уязвимости. Теперь, когда необоримая мощь легиона разделена, кажется, что каждая из его частей непропорционально ослабла. Мне следует довериться владыке Дорну, и я не вправе обсуждать качество его грандиозной стратегии, однако моё состояние улучшилось бы, узнай я, что мы находимся достаточно близко к другим флотилиям Седьмого, и, если нас поглотит ночь, они смогут сделать нечто большее, чем просто отомстить за нас...
Но никого иного нет в самом сердце тьмы — там, где меж звёздами пролегают особенно глубокие тени, а системы, через которые мы проходим, никогда прежде не видели ни люди, ни ксеносы. Я хотел бы сказать, что всё ещё испытываю восхищение, воодушевлявшее меня три года назад, что по-прежнему думаю, будто участвую в сотворении истории. Но на самом деле я ничто. Просто наблюдатель за событиями, которые продолжались бы независимо от того, вижу их я или нет. Как вы наверняка предположили, моё чувство собственной значимости не выдержало колоссальной тяжести того, что мы претерпеваем здесь.
Я ощущаю себя совершенно одиноким в темноте».
Пребывая в полном одиночестве в навигаторском пилястре, Ригантис проклинал имя Рогала Дорна, проклинал себя и собственную гордыню, проклинал своего двоюродного деда за то, что тот довёл дом Зума до такого жалкого состояния, что его нынешнему новатору пришлось ввязаться в подобную авантюру ради восстановления надлежащего величия семейства.
Впрочем, даже изливая свою досаду в бурчании под нос, Эсуин исследовал окружающее пространство имматериума третьим глазом, обзор которого соотносился с обычным зрением так же, как комплексы наблюдательных сенсоров «Фаланги» — с переносным ауспиком легионера. Ригантис ничего не «видел». В варпе не существовало физического света, способного попасть на фоторецепторы. Строго говоря, там не имелось даже направленного хода времени, без которого никакие лучи не сумели бы целенаправленно переместиться от своего источника к зрительному нерву. Эфир представлял собой мысленную конструкцию из воображения, предубеждений и мифов. Каждый, кто заглядывал туда, только представлял, будто видит что-то. Вернее, так продолжалось около минуты, после чего незащищённый зритель сходил с ума и чаще всего выцарапывал себе глаза, хотя даже тогда ему не удавалось забыть абстрактную мешанину воспринятого им кошмара.