Валентина Никитина
Рогожская застава – Застава Ильича
ПУТЬ ВЛАДИМИРОВКИ ОТ РОГОЖСКОЙ ЗАСТАВЫ
За Рогожской Заставой, что в Москве, сразу начинается Шоссе Энтузиастов, до революции 1917 года известный, как Владимирский тракт. По нему со всей России арестанты, ссылаемые в Сибирь поступали в "Бутырский тюремный замок", откуда они до постройки Московско-Нижегородской железной дороги отправлялись пешком по Владимирке на каторгу. Поколениями видели рогожские обитатели по нескольку раз в год эти ужасные шеренги, проходившие мимо их домов , звеня кандалами. Говорят, что Сталину очень понравилась шутка одного из подчиненных, "обозвавшем" движение заключенных (в том числе и политических) по Владимирскому тракту "маршем энтузиастов". На следующий же день Владимирский тракт был переименован в Шоссе Энтузиастов, а Рогожская Застава в Заставу Ильича.
Дурная слава закрепилась за этой дорогой давно. Говорят, что и в наши дни на разных участках шоссе Энтузиастов не раз видели страшного бородатого мужика, смахивающего на бомжа: бродит тяжело, «будто цепь за собой волочит», и норовит остановить проезжающий транспорт. «Легенда гласит, что это призрак разбойника-каторжанина, загубившего более ста душ и сгинувшего на этапе по Владимирскому тракту «без покаяния и погребения». Теперь совестью мучается: остановит машину и просит: «Простите меня, люди добрые!» И если вам доведется увидеть на шоссе привидение душегубца, машущего рукой, ни в коем случае не останавливайте автомобиль, а если уж остановили и услышали просьбу: "Прости меня, добрый человек!" – отвечайте: "Бог простит!" – и немедленно уезжайте.
Согласно другой легенде именно над этой дорогой летали московские ведьмы на шабаш к ведьмам киевским.
Слово "Владимирка" вошло в русский разговорный и литературный лексикон, как синоним понятия о безотрадном и скорбном мученическом пути на сибирскую голгофу изгнанников, борцов-энтузиастов с царизмом за лучшую долю, свободу и счастье угнетенного трудового народа России.
Вся она сплошь состояла из постоялых дворов, в которых останавливались все обозы, проходившие по Владимирскому и Рязанскому трактам. Дома были все каменные, двухэтажные, но сами дворы были с деревянными навесами и вымощены тоже деревом.
Вся улица была уставлена продающимися телегами, тарантасами, кибитками. Торговали на ней и экипажами средней руки, и шорным товаром, и всем, что нужно ездившим по дорогам. Для проезда оставлена была только середина улицы. Улица эта была очень широкая. На ней с раннего утра толпился народ и она представляла большую ярмарку.
Далее за Горбатым мостом начиналась Дангауэровская слобода..
Здесь, около заставы, находилась пересыльная тюрьма, где останавливались для отдыха и проверки идущие в Сибирь арестанты. Это было местом последнего прощания с женами и родными. Сколько горьких слез пролито в этом «желтом» мрачном доме и около него! Каждый понедельник или вторник выводили отсюда арестантов и выстраивали их. А по обе стороны дороги стояли, дожидавшиеся их, заплаканные бабы с узелками в руках. Впереди каторжные в кандалах, ножных и ручных, далее в одних ручных, а там и просто без кандалов, а за ними возы с бабами – женами, ехавшими за мужьями, детьми и больными. Лязг цепей, звяканье ружей конвойных, плач матерей, жен и близких родных ссылаемых – все это представляло такую душу надрывающую картину, что жутко становилось и больно-больно ныло сердце.
Конвойные гнали партию дальше, и, оглядываясь в последний раз, арестанты видели тоскливое, гнетущее сердцу убожество Дангауэровской слободы, ее сгорбленные хибарки, кособокие заборы, не просыхающие лужи и босоногих зачумленных ребят, высыпавших на дорогу. Это прощальное видение города оставалось в душе горьким воспоминанием. Казалось, заодно с женами неутешно горюет каждая улочка московской рабочей окраины, провожая на каторгу своих сынов.
Город недружелюбно поглядывал на окраину, отгородившись от рабочей слободы Старообрядческими, Бобылевскими, Вдовьими переулками, выставив, как заслон, купола церквей и непролазную грязь немощеных тротуаров. Город тяготился своей окраиной. Но обойтись без нее нельзя было. В цехах Дангауэра гнули свои спины рабочие. И как бы вымещая свою злобу, свою ненависть к рабочей окраине, купеческо-дворянский город оставил ее без уличного освещения, без воды, без мостовых —« в грязи и мраке…»
Старую Дангауэровку перестроили в Москве в числе первых, еще в конце двадцатых годов. Здесь возник один из первых в Москве «соцгородков» – «Новые дома», как стали называть их в народе, однако для старожилов, помнящих "Дангауэровский посёлок" название оставалось прежним.