Эшши недоверчиво окинул взглядом откровенно заболоченный пейзаж и задал на удивление разумный для хоблина вопрос:
— А чего тогда у тебя тут такое творится?
— Поворожи-и-ила, — призналась кикимора и принялась ругаться: — Га-а-ады граблеру-у-укие! Мздрю-ю-юки малохо-о-ольные! Одни-и-ин раз натвори-и-или — ла-а-адно, второ-о-ой — уже ху-у-уже, но тре-е-етий-то заче-е-ем?! И четве-е-ертый… И бу-у-удет пя-я-ятый, коли ты не помо-о-ожешь!
— Так это каждую ночь происходит? — сообразил путешественник и неожиданно для себя самого ощутил искреннюю жалость к нечисти. — А чем я тебе помочь-то могу? Чай не сторож, а так. Если это кто из хоблинов творит…
— Не хо-о-облины, э-э-эльфы.
— Ну тогда тем более! — отрезал Рохля и развернулся, чтобы уйти. — Они ж даже не нечисть, так, мелкие вредители.
— Как некта-а-ара напью-у-утся, така-а-ая не-е-ечисть!
Эшши не снизошел до ответа, только хмыкнул и направился к жующему повод ослику. Далось ему это золото, с эльфами лучше не связываться, те еще прохиндеи!
— Два-а-а сундука-а-а! — заверещала кикимора, окончательно решив проблему хоблинской нерешительности.
Искать эльфов при свете дня — дело почти безнадежное. Их зеленые костюмчики сливаются с кронами деревьев, а маленькие желтые огоньки, которые так хорошо заметны ночью, слишком похожи на солнечных зайчиков и блики росы. А потому оставалось только устроиться поудобнее на окраине зачарованной рощи и терпеливо дожидаться сумерек.
Эшши Рох, как и любой хоблин его возраста, не славился своим терпением. Скорее уж наоборот. А потому принялся от скуки мастерить сачок, которым с наступлением темноты наловит как можно больше эльфов, чтобы было, кого расспросить об учиненных на озере безобразиях. Ослик целеустремленно обгладывал кору дерева слюм, сладкую и настолько душистую, что по сравнению с ней трава под копытами вовсе казалась несъедобной. А Рохля Несчастливчик выкручивал гибкие прутья, сворачивал их кольцом и связывал надерганными из заговоренной веревки нитями.
К обеду вышло целых восемь отличных, прочных и даже чуть-чуть заколдованных колец. Зачем так много? Нет, он не планировал превратить их все в сачки и бегать, растопырив руки и зажав между пальцами по четыре ловчих устройства. Несколько штук можно было превратить в ловушки, парочку отложить как запасные, на случай, если вредные эльфы порвут или сломают то, чем их будут ловить, и только оставшиеся два — снабдить ручками и сеткой из тех же заговоренных нитей.
Работа это была кропотливая и утомительная, но спорилась быстро, и к часу хоблинского медопития всё было готово, и Эшши растянулся на траве, расслабляя затекшую спину и натруженные руки. И сам не заметил, как задремал.
Снилось ему что-то упоительно прекрасное. То ли пение гарпий под светом луны, то ли воцарение на троне великанов, то ли… Впрочем, это не важно, Рохля все равно ничего конкретного не запомнил. А вот что он запомнил на всю оставшуюся жизнь — это щекотное и страшное одновременно ощущение заползшего в ухо жука.
— А-а-а! — заорал путешественник, не оценивший столь оригинального способа разбудить задремавшего хоблина.
— А-а-а! — запищали, разбегаясь-разлетаясь маленькие человечки в зеленых костюмчиках.
— И-а-а! — внес свою лепту обрадованный веселой суетой ослик.
Эшши Рох схватил лежащий под рукой сачок, подскочил и принялся вслепую им размахивать, так как углядеть безобразников в траве было почти невозможно. Разумеется, безрезультатно. Только раззадорил эльфов, судя по звукам, просто покатывающихся со смеху.
— Ну погодите у меня! — рявкнул напоследок Рохля, погрозил невидимкам кулаком и, со злорадством отметив, что солнце близится к горизонту, принялся готовиться к ночной охоте.
Рытье ям-ловушек на глазах у потенциальной добычи может показаться делом глупым и недальновидным, но самомнение и высокомерие маленького народца настолько велики, что всерьез опасность попасться никто из них даже не рассматривает. А потому и запоминать расположение едва прикрытых эльфоловок не станут. Зато похихикать над нерадивым охотником, придумывая очередные пакости, — это всегда пожалуйста.