Он снял инфракрасные очки, достал миниатюрный, но очень мощный фонарик, включил… Узкий луч света выхватил из темноты обнаженные тела девочек — спецназовец насчитал пятерых. Грязные, все в синяках и ссадинах, они валялись на брошенных на каменный пол замызганных матрасах. На свет отреагировали одинаково — сбились в кучу, заскулили…
Валера спрыгнул вниз, холодная ярость полыхала под черепной коробкой. Он взлетел по короткой металлической лесенке, толкнул незапертую дверь. Внутри, в «предбаннике» изолятора, развалились в креслах трое мордоворотов в камуфляже — как раз таком, какой описал старик. Заметив незваного гостя, один из них привстал:
— Тебе чего, служивый?..
— Девчонки… — глухо произнес капитан.
— А-а-а… — осклабился тот, — потрахаться захотелось, солдатик. Ясен перец. Короче, расценки знаешь?..
Валера отрицательно мотнул головой.
— Двадцать баксов — и выбирай любую. Соски что надо…
Он осекся, увидев изменившееся лицо «солдатика».
— Гниль ты! — прошипел сквозь зубы Подольский. — Пиздец вам всем…
— Че-о-о!.. — Быковатый выпучил глаза. — Ах ты, гнида! Пацаны, мочи его…
Трое бойцов зоновского спецназа были не пальцем деланные, подготовку прошли соответствующую, но капитан уже вошел в боевой раж. В два счета расшвырял их, как котят, и, пока те очухивались, выхватил пистолет и произвел три прицельных выстрела — по одному на каждого, все в голову, для верности.
Потом была военная прокуратура, трибунал, ИВС, этап и ментовская зона — исправительная колония для спецконтингента, где мотали срока так называемые б/с, или бээсники — бывшие сотрудники МВД, прокуратуры, судов, спецслужб…
То, что его определили именно в этот город, в эту колонию, Валера считал знаковым событием. Именно отсюда родом его бывший товарищ по оружию Петр Меркурьев… Эх, жаль нет теперь с ними Петра, а то бы навещал кореша… А так только родители за все время отсидки пару раз приезжали из Пензы, а чаще и не могут — сами уже престарелые да больные.
Жениться вот не успел — все воевал. А может, оно и к лучшему — нехер безотцовщину плодить. Детишки ведь при отце-зэке, мотающем длительный срок, почти как сироты.
Давно ему война не снилась: ни первая — провальная ельцинская, ни вторая — путинская. Давно… А сегодня вдруг приснилась. Грохот артиллерии, свист снарядов и бумы дальних разрывов. Взрыв, еще один — погромче. И тут он проснулся.
Не сразу и понял, где он — в Чечне или… Нет, на зоне он, на ментовской. Уже три года, как тут. А в ушах все еще грохот стоит. Подольский резко сел на койке. Вокруг суета какая-то, зэки переговариваются:
— Слыхал, Проха?
— Ну, взрывы типа…
— Эй, Антип, как думаешь, где это?
— А ну, утухли, — зычный голос Батыра. — Ша, я сказал! Не слышно из-за вас ни хера…
Наступила тишина, которая буквально через полминуты была распорота треском автоматной очереди. Стреляли где-то рядом, возле промзоны. Донеслись крики и сразу несколько пистолетных выстрелов. И снова замолотил в чьих-то руках «калаш» — звуки выстрелов из автомата Калашникова не спутать ни с какими другими.
— Екарный бабай! — Голос старшего стал сиплым, видно, и Батыр охренел от происходящего. — Слышь, братва, давай подъем, только тихо. Всем собраться и быть наготове.
«Наготове к чему?» — чуть не сорвалось с языка Валеры, но он вовремя язык прикусил. Он вообще в своей лагерной жизни старался не болтать лишнего, да и лишних телодвижений тоже не делать.
Как и все, быстро вскочил, оделся и застыл в проходе между койками — в темноте. Свет им после восьми вечера отрубали. Экономила на электричестве администрация, да и не положено зэкам при свете гнать дуру, то есть бездельничать…
Заместитель начальника колонии по безопасности и оперативной работе майор внутренней службы Вазген Слепян, главный кум на зоне, проторчал на работе весь день — дел накопилось невпроворот, а тут еще проверкой столичной грозились из областного УФСИНа. В общем, заночевал в колонии, на раскладном диванчике в своем кабинете.
Спалось плохо, долго ворочался. Оно и понятно — чертова проверка, да еще хреновы сотрудники… Вот вчера, к примеру, трое из заступивших на дежурство контролеров вели себя подозрительно. В принципе ничего такого из ряда вон выходящего, но видок у всех троих был такой, словно мужики белены объелись. Ну да, точно — не иначе как обширялись, сучье отродье! Все признаки наркотического дурмана — заторможенные движения, остекленевшие глаза, на обращения к ним реагируют вяло.