— Ой, люди, люди, — сказал. — Сгодилась бы нам и такая изба. Рано вы худую жизнь-то забыли, рано…
В тот же год вятские еще одно строительство затеяли — мост через реку. А Забелина Алешку, по совету архиерея, в самую столицу послали, в Петербург, к министру Столыпину. Раз село по его фамилии назвали, значит, надо поклон ему отвезти и каравай хлеба от вятских поселенцев. Алешка поехал, а мужики вышли на реку, сваи бить. Бьют, а сами на льду и гуляют. Только один Степан Заварзин совсем как кержак стал, пива в рот не берет, ходит, в сваи палкой тычет.
— Не зарьтесь, мужики. От моста этого весь разор и пойдет. Реку-то в объезд объезжать, и то спокойней жить бы стало…
Ушел он из дома, хозяйство сыну Федору отдал и при церкви поселился: снег на дворе метет, свечи зажигает, когда служба, да с нищими водится.
Алешка из Петербурга только к весне вернулся, и пришел не один, тридцать подвод обозу за собой привел. Мужики сгрудились на берегу, глядят — глазам не верят: Алешка-то стремянских за собой притащил, тех, что ехать сразу не пожелали и в России остались. Родня там мелькает, сваты, кумовья, брательники…
— Мне министр-то, Петр Акрадьевич, сказывал, — объяснил Алешка. — Собирай, Алексей Семеныч, остальных стремянских и веди к достатку. Я и привел! Пускай живут!
Мужики, бабы, старики хмурятся, затылки чешут. Надо бы односельчан встречать, в гости звать, а ноги не идут. Ведь они же, односельчане-то, в общину проситься станут, им надо земли отводить, избы ставить, а где она, земля? Какая была — всю распахали, даже чужого прихватили. Не отрезать же свою пашню, с таким трудом отвоеванную? Старики посоветовались и решили не принимать стремянских в общину, пускай-де выше по реке идут, ищут земли и садятся. А мужики на Алешку поднялись и чуть только в оборот не взяли за такое самовольство. Крепко новопоселенцы тогда обиделись, даже в село не зашли, отвернули от моста и подались искать себе доли.
В тот же год вятские сохи-то позабрасывали и купили плуги пароконные. Кто первый плуг привез, теперь никто и не помнит. Мужики радовались: вот попашем так попашем! И опять Степан Заварзин ходил да беду накликивал:
— Попортите пашни, мужики! Соха, она землю гладит, почесывает, а плуг-то все нутро ей выворачивает. Вспомянете еще избу-то, которую спалили. Ох, вспомянете!..
И накаркал-таки, хрен старый. Вятские как начали плугами пахать, так земля отчего-то краснеть стала. Прямо на глазах цветом как в России сделалась. Посеяли мужики, а земля-то лишь вполовину прежнего родила. Мужики старые скирды домолотили, на другой год опять засеяли пшеницей. А она уродилась худой, низкорослой, и зерна в колосе, как гороху в стручке. Земля, будто лошадь больная, исхудала, исчахла, и выперли наружу все мослы и ребра. Избы-то и почернеть не успели, мужики по паре сапогов износить, мост совсем новехонький стоял, а земля уже выпахалась. К тому же как раз весть облетела — министра Столыпина убили, поскольку-де он в государстве великую путаницу создал и при царском дворе бунт учинил. Приехал земский, сказал, что село отныне будет по-старому Стремянкой называться. С ним и спорить не стали, даже облегчение вышло: Стремянка-то — имечко российское, родное. И слух ласкает, будто и не уезжали никуда…
4
К вечеру, а вернее к ночи, сил оставалось только добрести до дома, подняться на четвертый этаж и, не раздеваясь, лечь на тахту, чтобы сразу же уйти в темную зыбь сна. Бывало, ночью он просыпался, раздевался и укладывался, как полагается, под одеяло и, не в силах уснуть, лежал до утра с открытыми глазами. А потом начинался кофе, курение до одури, так что к работе уже побаливала голова, подавливало сердце, и при одном воспоминании о том, что надо снова идти и целый день выслушивать жалобы и угрозы, слезы и заискивающие просьбы, становилось грустно и пусто: весь август Сергей работал председателем конфликтной комиссии, в университете шли приемные экзамены.
К счастью, лихорадочный месяц кончался, но бдительность следовало усилить. Теперь приходили не те родители, отпрыскам которых вместо «двойки» хотелось «тройку», а более требовательные и агрессивные — кому вместо «четверки» нужна была «пятерка», кто недобирал одного балла. Эти от отчаяния шли на все.