В советское время, когда церквей было мало, сюда в Быньги приезжали из Екатеринбурга, Тагила, Невьянска и со всех окрестностей. В праздники церковь бывала полна.
После перестройки церквей понаоткрывалось много, и быньговский храм опустел. Прохудилась крыша, осели алтарь и главный иконостас, огромные, окованные железом печи прогорели изнутри, только видимость была, что печи, – топить их было нельзя. Зимой батюшка служил в валенках и в овчинном тулупе под рясой. Летом макал тряпки в масляную краску и этими липкими тряпками латал кое-как дыры в куполах. А денег на ремонт не было, и областное начальство, сколько бы батюшка ни обращался, все как-то миновало Быньги. Иконы сырели, золотая резьба трескалась, фрески осыпались, разрушалась кладка. И вот однажды, вырвав решетку, в церковь забрался вор, украл кое-какую утварь и кое-какие иконы, включая Угодника Николая. Вор этот был наркоманом, он надеялся продать украденное, купить ханки, героина или методона – других наркотиков в то время на Урале не было.
Алтарница Агриппина плакала. Она была совсем старуха, сидела дома и плакала. Как вдруг в ее избе словно бы из воздуха соткался старец, погладил Агриппину по плечу и сказал: «Не плачь, Агриппинушка, все будет хорошо». В ту же ночь два невьянских милиционера наугад остановили в электричке молодого человека с беспокойным взглядом, нашли у него в сумке пропавшую церковную утварь и икону, изображавшую того самого старца, что соткался из воздуха у Агриппины в избе. Икона заняла свое место, а еще через некоторое время приехал Синий.
Синий – так звали первого страдальца. Первого из наркоманов-реабилитантов Ройзмана, который приехал в Быньги. Он получил кличку Синий по той единственной причине, по которой получают люди на Урале эту кличку, – за татуировки. Не модные красочные татуировки, а простые синие, которые накалывают в тюрьме. Местные деревенские Синего приняли в штыки. Здесь и вообще-то чужих не любят, а этот еще и наркоман. Терпели, потому что от Ройзмана. Уже тогда имя Ройзмана имело значение. Но не здоровались, хотя и заметили, что Синий починил в своем доме фундамент и поправил забор. А потом был пожар. Сильный. Не у Синего, а по соседству. И Синий потушил его еще до приезда пожарной команды – ловко орудовал ведрами и толково руководил еще двумя страдальцами. Наркоманов зауважали.
А когда вскоре приехал Ройзман и предложил отцу Виктору, чтобы реабилитанты реставрировали храм, батюшка догадался. Прозрел промысел. Угоднику Николаю, говорит батюшка, неугодно было, чтобы его храм восстанавливался на деньги начальства и силами гастарбайтеров. Промысел был в том, чтобы, восстанавливаясь, храм Николы-угодника в Быньгах восстанавливал страдальцев. Таких, как Гриша.
Пока батюшка рассказывал, Ройзман закончил свою экскурсию, со всеми сфотографировался, всем раздал маленькие задания, со всеми переговорил быстрой уральской скороговоркой, подошел к столу, принял от одной из «девушек» чаю и сказал:
– Батюшка, камни-то в основании иконостаса ребята отчистили. Надписи открылись. Оказывается, иконы не так висели. Надо бы перевесить-то.
– Перевесим-то, – батюшка улыбнулся, потому что вот и ему досталось от Ройзмана простое и очевидно полезное задание.
А Гриша, вероятно увидев из окон реабилитационного центра машину Ройзмана, вошел в церковь, поздоровался, но за стол не сел. Стоял поодаль. Тощий, тихий человек. Ждал.
Про этого Гришу Ройзман рассказывал мне уже давно. Он был наркоман. Жил в реабилитационном центре, убегал, срывался, возвращался снова. А добившись, наконец, устойчивой трезвости, так и остался в реабилитационном центре жить. Идти ему было некуда. Постепенно на Гришу замкнулось в Быньгах все хозяйство: и реставрация храма, и воспитание вновь прибывших реабилитантов личным примером, и огород, и детский летний лагерь, и маленькая пасека.
Вот только Гриша кашлял. Логично было думать, что у него туберкулез. Здесь на Урале у большинства наркоманов ВИЧ. Люди у которых ВИЧ, оканчивают в России не как в Америке, не саркомой Капоши, а туберкулезом. Логично было думать, что и у Гриши туберкулез.
Ройзман позвонил главному фтизиатру города и отправил Гришу на обследование. А в день обследования звонил уже сам Гриша:
– Евгений Вадимович, у меня нет туберкулеза.
– Ну слава богу!
– У меня рак, – и повесил трубку.
Потом Гриша вышел из клиники на улицу. И первым, кого он встретил, был старый его приятель, по той, прошлой жизни, когда Гриша употреблял наркотики. Каким-то античудом приятель этот был жив, несмотря на то, что продолжал колоться. И в тот день на пороге туберкулезной клиники у него были с собой наркотики. И он предложил Грише немедленно пойти куда-то и раскумариться вместе. Что уж было терять Грише, если все равно рак? Зачем воздерживаться от наркотиков, если все равно жизнь кончилась? Когда вам говорят, что у вас рак, вам становится страшно, и вы не знаете выхода. А Гриша знал выход – совершенное утоление всех печалей по крайней мере на четыре часа. А там видно будет. Найти еще, и еще четыре часа покоя и счастья. Добыть, украсть, четыре дозы продаешь, пятая твоя. Это был выход для человека, которому сказали, что у него рак.