Инна, прямая и зажатая, какою не была уже много-много лет, присела на краешек стула.
И тут увидела на подоле своего праздничного, элегантного платья большое безобразное винное пятно. Видимо, опрокинула бокал, убегая из-за свадебного стола, да сгоряча и не заметила.
Сейчас она даже обрадовалась этой находке. Естественно, платье нужно сразу же застирать. Вот и хорошо: нашлось неотложное занятие. Не придется ничего специально придумывать.
В ванной стянула платье через голову, даже не расстегивая.
Трудилась яростно, ожесточенно, терла и терла проклятый винный след, точно от этого зависела ее судьба. Ничего не выходило.
Вспомнила, как мама когда-то учила ее: «Вино надо сразу же присыпать солью, пока не высохло». Как это Инна забыла такую простую вещь? А как не забыть, если за годы жизни в Америке она совсем отвыкла стирать вручную? Все в доме делали машины, даже посуду мыли. Если же одежда была безнадежно испорчена, ее просто выбрасывали.
Соль на винном пятне — как соль на ране… Рана на платье, кажется, уже зарубцевалась, оставив вечный шрам…
Ну, еще одна попытка, последняя!
Инна отчаянно рванула, оттирая, выпачканный подол — и ткань, не привыкшая к такому грубому обращению, треснула, порвалась.
Теперь это действительно было похоже на рваную рану: по краям — красные подтеки, сквозь щель видна бурая ржавчина раковины. Пугающее зрелище!
Разъярившись, Инна ухватилась обеими руками за края дыры и резким, сильным рывком разорвала платье.
И теперь тупо смотрела на эти жалкие, намокшие тряпки, остатки того, что недавно было вызывающе экстравагантным туалетом.
Вода стекала с них по ее ногам, и две струйки соединялись на истоптанном родственниками кафельном полу в одну серую лужу.
Тогда Инна швырнула лоскутья под ноги и стала топтать их, размазывая грязь по полу.
А потом — разрыдалась громко, в голос. Не из-за платья. Из-за всего. Вообще. Рыдала — а слез не было. Глаза оставались совершенно сухими…
Алексей бессмысленно бродил по квартире, то и дело натыкаясь на чужие проклятые сумки. Они, как нарочно, все время попадались ему под ноги.
Когда он запнулся в очередной раз о чей-то выцветший рюкзак, то вдруг почувствовал, что звереет. И принялся изо всех сил пинать ненавистный вещмешок! Внутри, кажется, оказались помидоры, заготовленные для свадьбы, потому что сквозь брезент вдруг стала сочиться красноватая, кисло пахнущая жижа.
Как кровь.
Инна остервенело топтала тряпки.
Алексей ожесточенно избивал рюкзак.
Это происходило одновременно. Как и все, что они делали в этот вечер.
А потом Алеша услышал рыдания. Он испугался. Он бросился на звук.
Распахнул обшарпанную, давно не крашенную дверь ванной… И — очутился в ином мире.
Перед ним стояла античная богиня.
Застигнутая сыном врасплох, Инна не пыталась прикрыться хотя бы руками, как это сделало бы большинство женщин. Она, наоборот, выпрямилась и застыла в испуге, широко раскрыв глаза.
Рыдания в один миг смолкли. Повисла полная, абсолютная тишина. Даже тихое журчание воды не нарушало этого безмолвия.
Алексей вдруг увидел совершенно незнакомую ему женщину. Почти обнаженную. Безупречно прекрасную.
Тонкие полоски прозрачного кружевного белья не скрывали, а, наоборот, подчеркивали рельефные линии самых интимных мест.
И это тело ничем не напоминало очертаний его невесты. У Нади и животик слегка выпирал, и талия не была такой узкой, и соски расплывались неотчетливым розовым пятнышком, не твердея даже в минуты страсти…
А впрочем, какое значение теперь имела Надя. Она осталась где-то в прошлом, как слабое воспоминание…
А главной и единственной в жизни была та, что стояла сейчас перед ним. Она затмевала весь мир. Она преображала вокруг себя все.
Пожелтевшая ванна, старые краны, стены с отколовшейся, покрытой налетом плиткой превратились для него в благородные руины великой древней культуры.
Тряпки под ногами богини — в богатую драпировку, какую любят использовать художники, чтобы подчеркнуть красоту живой натуры.
Водопроводные стояки с темными подтеками — в колонны, поддерживающие кровлю храма.
И — таинственная, гордая, молчащая женщина, что была в этом храме жрицей.
Он должен был бы молиться на нее, но он не мог ее не желать. Потому что вошел не в пуританскую молельню, а в языческий храм любви.
И он протянул к ней руки…