Так что досталось Юрке и за древние блоки, и за египетскую ирригацию, и за Платона, и за яблоки… Не выдержал Юрок этих мук с мировой сеткой-наседкой и подался в маляры вместо всяческих ПТУ. Со временем прикупил «Запорожец», прикупил «Жигули», прикупил «Москвич» и лэндровер, женился и вставил полный рот модняцких фарфоровых зубов – каждый с блеском, что свеча зажигания…
Тут только бы дальше чего прикупить, а он взял да помер, как валиком в краску со смертельным колером макнул. Да так и не вымокнул.
Ну вот, встречает его у райских ворот тамошний плутоватый хозяйственник – святой Пётр с ключами от выгула по местам вечного блаженства. Ну, так вот, там за воротами – Рай, но у Юрка, как видно, не та аватарка. А здесь, вокруг Рая – самодвижущаяся стена – у райских ворот огненная, а чуть дальше – от сотворения мира не отштукатуренная.
- Нанимаю, - говорит Юрке.
- Бригадой что ли?
- Не-а, бригадой шаромыжничать будешь. Самподряд, говорит, берешься?
- Не-а…
На том и не сошлись…
Но Юрок и по сей день вдоль той небесной стены малярничает, отчего в Раю одни пересуды...
10.
Первые сравнение на ФБ:
- Веле - раввин!
- Веле - игуана!
- Веле - жидомасон...
А если Веле - просто Велик со своей особой творческой биографией, это потянет? Все прочие ипостаси немедленно и решительно убираю со своего фотоальбома - близко, но не мое... Потому что близко со стороны - потому и не моё!
Вот разве что на пересечении - я пустынный арамейский отшельник-первофилософ. Вроде, есей... Передо мной во сне странные письмена на аккадском: свидетельства Веры и квази-хроники о мерно происходящем...
Ибо сначала была Мера - град всепознавших... И был в Мере мир... И стекались в Меру миры... И Арамея питалась отзвуками этих миров... И заносила их в Нечто - еще не в Тору и не в Библос...
Мир Мере! В Мере мир... Мир миров непостижимого мироздания. Но таблички из папируса формируются медленно. Их растительный состав выращивают в тростниках, и после сбора вымачивают в моче речного быка... а ведь гиппопотамы мочатся прямо в Ниле, отчего даже видавшие виды крокодилы плачут...
Я часами бью пальмовыми колотушками пенящуюся зловонную массу, и затем тщательно укладываю под некий каменный пресс. Страницы под прессом сжимаются до неких почти употребимых сырых мякишей, которые я тщательно отжимаю и присыпаю песком. И так поступаю несколько раз - пережимаю, отжимаю, равняю и вновь пересыпаю жарким пустынным песком – полукрасным, полусерым, но нисколько не желтым...
Чтобы затем начертать Слово. Слово о Мере... О том, что сначала была Мера.
Потому что прежде из неё – Меры исходили все слова и вся слава миров, а в саму Меру вели все пути, и к Мере неслись все Слова, которыми славу о Мере несла по миру молва. И эта молва чтилась и обожествлялась...
Просачивалась, пробивалась молва о Небе, о граде Небесном, в ход который начинался в Мере, обрывался в Мере, и обретался, пересечясь с Мерой - в сердцах... Поселяя в них мир... Мере мир... в мере Миров!
Дни и годы уходили в Меру. В Мере кончались знания о земном... Там обреталась Вечность... Ну, вот... Лист папируса плотно исписан странными птичьими символами и словно замер для прочтения и предпрочтения, прочтения и почитания, И его однажды прочтут. Непременно прочтут... Правда, через десятки тысячелетий.
Мера мирам, Мере - миры! А где собственно Мера? В Вере. В Вере своей ты обретаешь прозренье. А иначе - лист папируса сух, да к тому же глух однозначно. И просьба непосвященных рассказать им более - ни к чему не приводит. Ибо каждому по духовной мере его. Разнопросящим древний папирус расскажет разное - одним более чем сумел сохранить в крохотных отрывках древнего манускрипта, другим - менее...
Прочие буквы словно растворятся в песке. В каждой букве - целая пустыня песчинок бесконечной вселенской саги о пути человеческом... Но сначала следует всегда помнить о Вечности - в предвечной и бесконечной ипостасях всего в мире сущего... В Нави и Яви... В слепом блуждании и прозрении, в озарениях и созерцаниях, в повседневных печалях беспросветного существования...
Ибо сначала была Мера, и всплывал над нею Вешний Небесный град, переносивший в бесконечность миров истинно посвященных... Возвратятся ли вновь они, возродиться ли Мера?..
11.
Сон оборвался. У кровати в странной игре сплетены в сцеплении светотени. Но вдруг промелькнул какой-то странный особенный лучик, словно нарисовавший прямо на полу недопрочитанный манускрипт…
Я протянул навстречу ему руку, разжал пятерню прежде цепко сцепленных пальцев, и внезапно ощутил в себе внешний переток незнакомого нездешнего ряда чередующихся символов, вводящих меня в некую осязаемую отныне тайну. Тайна заполняет собой прежнюю душевную пустоту, как проявление вновь обретаемой Меры…
Что я, прежде всего, хочу попытаться здесь доказать? Наверное, что безреакционная игра – то тоже игра, из которой складывается окрестная жизнь, поскольку ты непременно от рождения вовлечен в эту игру, даже если тебя не заметили, проигнорировали, промолчали…
Нельзя же во всякий житейский угол ставить свою особую свечку. Не надо и не стоит, а если стоит и надо, то прежде осмотрись и подумай. Зачем, к чему, для кого…
Дело не в словесной многости или малости, а в недопостижимости. Всякое явление, прежде всего, следует хотя бы первично постигнуть, чтобы затем более или менее тщательно изучать.
12.
Как-то у великого грузинского художника-примитивиста я увидал Потрясающую картину. А на ней - огромнейшую бурую корову, которую доила маленькая горная грузинка. Эта картина меня потрясла! И я стал признаваться этой корове в любви!
Кто скажет мне, что примитивна
корова эта при рогах?
Она с утра ассоциативна,
мудра, доильна и картинна -
ты рядом с нею - в постолах!