Пришел испуг: стало казаться, сейчас появится кто-то старший, справедливый и строгий отец, — и выпорет нас, за то, что мы наделали. Или заставит стоять в углу. Или влепит по загривку звонкую затрещину.
Это надо же такое учинить!..
Я курил. И ждал… Но никто не приходил: справедливый и строгий. Я все ждал, — никто так и не пришел…
Вместо него, то тут, то там стали приподниматься кладоискатели и растеряно оглядываться по сторонам. У каждого из них было ружье, приведенное в изготовку. Они никак не могли осознать свою викторию.
Напряжение не покинуло их. И — подозрительность.
Не приведи господь, врагу зашевелиться в этот момент, — десять стволов тут же разрядятся в его сторону.
Я стал оглядываться по сторонам, отыскивая Геру. Она оказалась сзади, — стояла статуэткой, с широко раскрытыми глазами, и прижимала к груди что-то порванное на узкие полосы. Должно быть, в последний момент она передумала, решила записаться в ряды медицинских работников, и стала готовить перевязочный материал.
Но за этим занятием ее застал столбняк.
— Эй! — сказала я ей. — Проснись!
Просыпаться она никак не хотела.
— Мужики! — воскликнул изумленно кто-то на другой стороне шоссе. — Сколько же народу мы положили!
— Президенты! — крикнул я громко и уверенно. — Принять командование!
Это чтобы они очнулись первыми.
Грохоту мы подняли будь здоров. Пока в Малиновке не догадались, что получилось не как всегда, — у нас было время. Но было его совсем немного.
С нашей стороны вышел один убитый и двое раненых. Со стороны противника убитых тоже было немного, но зато все остальные были ранены. Но — тяжело. Это — трое убитых и шестнадцать человек покалеченных.
Гера к несчастным так и не подошла. Попыталась, я видел сам, наклониться над одним, со своими длинными тряпочками, но у нее подкосились ноги, и она улеглась рядом с беднягой на землю, словно его сестра по несчастью. Раскинув руки, закрыв глаза и побледнев всем телом.
Вот они, парадоксы человеческой натуры.
Зато я стал почему-то зол, и орал на всех, чтобы они поторапливались.
На эту полусумасшедшую братию, которая никуда не хотела спешить.
А хотела как-нибудь отметить свою победу…
6.Чем веселей и самоуверенней становились кладоискатели, тем мрачнее делался я.
Наш убитый был тот парень, который сидел на дереве и высматривал движение неприятеля.
Про него все забыли, когда показались вражеские машины. Да и он сам не знал, что ему делать, — сидеть дальше или это уже не нужно.
Он стал слазить, и, где-то посередине дерева, в него угодила автоматная очередь. Мучения его были недолгими.
Было двое раненых. Одному пуля попала в голову, он был не жилец. Пожилой довольно-таки мужик, небритый, с заострившимся носом, — он хрипел дыханием и все порывался делать что-то рукой, наверное протереть глаза, на которые натекла и засохла кровь… Другому пуля попала в руку, — тот изо-всех сил храбрился, показывая, что ему нисколько не больно.
Один из стариков хозяйственного отделения, которое все-таки приступило к своим обязанностям во время боя, и не спеша выдвинулось помогать несчастным, с трудом, но вспомнил, что в молодости на самом деле был фельдшером. Даже закончил медицинское училище по этой части… Пока не просвистели пули, забыл напрочь, а как только началась стрельба, — как-то вспомнил. Даже начал командовать что-то там, среди своих дедов, — по медицинской части.
«Нужен фланцет», — сказал он мне. Но я не понял, может, ему нужен пинцет?.. Где я его здесь возьму.
У легкораненого рука уже была кое-как перебинтована, и от него попахивало гнусной самогонной сивухой, который бедняге, должно быть, выдали в качестве анестезии.
— Птица, — сказал я, — осмотри их машины. Можно ли что-то сделать… Скоро пора сматываться.
Тот бодро кивнул, и кинулся исполнять приказание.
Вообще, я заметил, — каждое мое слово, после нашего скоротечного боя, буквально ловили на лету, и кидались исполнять то, что я советовал, в то же мгновенье. Без всякого промедления. Не дав себе секунды на размышление.
Мне даже казалось, если скажу кому:
— Стреляй в него.
Он сначала выстрелит, а потом подумает, стоило ли это делать… Не первоапрельская ли это дядина шутка.
Потому что поверженных врагов было, на самом деле, много. Все они истекали кровью. Поскольку были нашпигованы, как утки, разнокалиберной самокатной деревенской дробью.
Их стаскивали на травку, в одно место. Где дед фельдшер авторитетно определял, покойник перед ним или еще живой человек.
— Этот живой, — говорил он, — этот тоже живой, и этот живой…