Бронетранспортер давно укатил. Уже наступили сумерки, — не было вокруг ни одного лазутчика, или другого какого противника, — ради которых нужно так осторожничать, скрываясь за бугорком в кукурузных стеблях.
А я все лежал, все жевал свою травинку, все слушал над ухом надоедливое жужжание мух, которые наставляли на меня круглые окуляры-телекамеры, и предавали изображение за облака, на режиссерский пульт небожителей. Чтобы там они все смонтировали как нужно, с общей идеей, в отдельный сюжет, — и потом выдали по небесной телесети очередную серию «Под земным стеклом».
Сегодня они посмотрят, как я убивал человека.
А следом начнут звонить по своим сотовым, голосовать, — правильно ли я поступил или нет. Может, у них получатся интересные теледебаты, на злобу дня. И у меня изменится рейтинг. Или станет хуже, — или лучше.
— Дядя, — не выдержал в конце концов Берг, — чего мы ждем… Может, пора отступать?
— Да, — согласился я, — пора.
Этак легкомысленно и лениво, как не должно быть в среде командиров и их подчиненных.
Потому что, нет никаких небожителей и их телевидения. Мухи, — это твари, которые плодятся и жрут дерьмо, — и всю зиму спят.
Я не хотел больше быть командиром. Хотя, если командир, я все сделал правильно. А если нет, — я преступник. Убийца.
Но все равно, — не хотел больше никем руководить.
Берг скомандовал народу. Народ стал подниматься, отряхивать от пыли колени, и, объединившись в небольшие компании, — двигаться к лесу.
Я, разжаловавший себя в рядовые, отступал замыкающим.
Одно желание, — может быть, самое сильное за сегодня, было во мне: кое-как продержаться в образе начальника, раз уж так получилось, до завтра, завтра доехать до того поворота, когда нам нужно будет двигать в разные стороны, и распрощаться с ними.
Чтобы остаться одному.
Навсегда…
Это сумерки. Это подступающая ночь сбила меня с панталыку, — когда не летают мухи, и никто не видит меня.
Я шел последним, на опушке уже поджидали меня, — Птица и Олег Петрович.
— Здесь километрах в полутора, деревня. Она заброшенная, но все дома целые. Никого нет… Ребята, в основном, уже там, занимают места. Отловили штук пять диких курей, так что варят лапшу… Там еще кроликов, видимо-невидимо. Расплодились, как в Австралии.
— Хоть выспимся, как люди, — согласился Олег Петрович.
Газик курсировал маршруткой туда-сюда, перевозя бойцов. Я искренне порадовался за них, что и без меня у них, полный порядок.
4.Ночью, в заброшенном доме, где нет человеческого духа, скрипят под ногами доски. Когда идешь к ведру с водой, которое стоит на лавке у дверей, — и возвращаешься обратно.
Когда перестают скрипеть доски, — появляется сверчок. Ощутив вновь тишину, он начинает скрипеть на своей скрипке, — повторяя своим искусством предыдущий звук.
И — мрак…
Только пистолет в руках. И то непоправимое, — что случилось…
Это был не сон, — забытие. Где я все время убивал того мужика.
Убью разок, — и очнусь. И захочу пить… Полежу немного, все больше ощущая в себе жажду, встану, перепугав сверчка, пройду скрипящим полом до ведра с водой, зачерпну из него кружкой, выпью, пролив половину воды на грудь, и возвращаюсь снова.
Чтобы лечь, и снова услышать осторожную мелодию сверчка.
Забыться в ней, — почувствовать в руке тяжесть пистолета, и упругую податливость курка.
Поубиваю там того вора и мародера, еще раз, посмотрю в его не понимающие жадные глаза, забудусь в какой-то раздирающей душу муке, — и очнусь снова.
От сухости в горле, которое пересохло.
От того, что что-то горит во мне, — и все не может сгореть…
Я раз пять, наверное, вставал к этому ведру, — никак не мог окончательно напиться.
Раз пять уже слышал, как осторожно перебирает свои струны упрямый сверчок.
Никаких других звуков в ночи я больше не слышал. Только сверчка, — и свою тоску.
Кто я такой?
Почему я здесь?
Что я здесь делаю?
Животное, — с сильными мускулами и зорким взглядом… Я могу выпить все ведро, и сжевать его, на закуску. Я могу красться незаметно, — так что ни одна доска больше не скрипнет. А будет только тишина, — где сверчок не перестанет играть. Потому что, я хитрее сверчка. Осторожней.
Ко мне невозможно подобраться.
Я умею красться на четырех лапах, и поднимать уши. Нюхать ветер, и перелетать с одного дерева на другое. Я царь зверей. Они — моя бессмертная армия.
Я — ее повелитель.
Потому что, — горит внутри и болит. Хочется выть от этой боли. Ее не залить водой.