Выбрать главу

Воняющая бензином механическая река текла мимо гранд-отеля «Мариотт», ночного клуба «Найт Флэйт», магазина «Наташа», бывшего комплекса «Известий», раздерганного на отдельные скворечники сдаваемых в аренду офисов, мимо «Макдоналдса», в который уже не стояли километровые очереди, мимо изысканного ресторана «Сан-Мишель» и театра Ермоловой, мимо некогда блестящего модернового здания гостиницы «Интурист», с которым в годы холодной войны были связаны сладкие ароматы разложения капиталистического мира… Но этот чужеродный окружающей архитектуре бетонно-стеклянный зуб уже пережил свои лучшие времена и вообще доживал последние дни: его готовили к удалению из челюсти Тверской улицы. Причем без особой практической необходимости. Так разбогатевший и переехавший в город селянин по примеру соседа заменяет вечную, но оказавшуюся вульгарной стальную коронку на более уместную металлокерамику.

Вокруг стоял забор из тусклого гофрированного железа, верхние этажи зияли провалами окон и постепенно исчезали – один за другим. Невидимые снизу муравьи разгрызали бетон на крошки, сдирали и дробили начинку, спускали отходы по ярким пластмассовым трубам, а десятки грузовиков четким конвейером вывозили строительный мусор.

Операцию удаления придумали дантисты из мэрии, а воплощали в жизнь никому не известные строительные рабочие, прибывшие в Москву на заработки из нищей российской провинции или отделившихся, но не ставших счастливыми и богатыми стран ближнего зарубежья. Сейчас восьмой этаж разбирала одна из таких бригад.

Бригадир, которого все называли по имени – Толик, – годился остальным в отцы. Он сидел на уцелевшем подоконнике и с актерским мастерством читал истрепанную книжку, которую сам же и нашел в столе на рабочем месте дежурной по этажу:

Проститутка Стрекоза Прокуражила все лето; Зусман долбит, грошей нету — Стала крыть ее шиза. Быстро время миновало; А бывало, что давала И на лавке, и в кустах, И за бабки, и за так…[5]

Бригада укатывалась со смеху. Демид перестал слушать свою «Чернику» и снял наушники, Босой бросил гвоздодер и чуть не пришиб палец на ноге, Говорящий Попугай выглянул из ванной весь в цементной пыли, только зубы блестели…

Как настоящий артист, Толик вытянул вперед руку и то ли отбивал такт, то ли дирижировал.

Стрекозе грозит хана, К Муравью ползет она: «Не оставь меня, кум милый! Я же б…, а не громила, Так что, мать твою ети, Обогрей и приюти…»

Бригада держалась за животики, даже на всегда мрачном лице Пивняка появилось подобие улыбки.

Толика могли звать и как-то иначе – Ибрагим, например, или Рудольф, – могли вообще никак не звать, настолько незначительной фигурой он являлся. Впрочем, ладно – Толик и Толик. Он сидел и читал, остальные слушали и веселились. Когда-то все учились в школе, стихотворение «Стрекоза и Муравей» входило в обязательную программу по литературе, но классический вариант не запал в их память, а вот изложение на блатном жаргоне слушали с интересом и пытались запомнить. Тем более что смысловая назидательность сохранилась и в этом варианте.

«А, так ты…» – «Я для души И тебе бы подмахнула»… «Подмахнула? Ну загнула: Вот кайло – иди маши!»

Суржик катался на остатках паркета, хрюкал и дергал ногами. Даже Говорящий Попугай невиданно оживился и произнес больше трех слов кряду.

– Гля, кайф! Надо заучить!

– Дай почитать, Толик! – попросил Демид.

– Все, – объявил Толик, резко опустив руку, – За работу!

Демид вздохнул, снова надел наушники плеера и принялся отвинчивать штуцер батареи.

Босой, который взламывал паркет гвоздодером, тоже взялся за инструмент, но напрягся и произнес более-менее устойчивый фразеологический оборот, принужденно зарифмовав нецензурное ругательство с благородным словом «работа». Босого звали Босым, потому что он только недавно из армии и у него не успели отрасти волосы, к тому же он, как и все тут, также являлся фигурой крайне незначительной, хотя и нашел под полом соседнего номера серебряный доллар.

Толик в ответ на демарш Босого демонстративно закурил «Честерфилд», давая таким образом понять, что поэт из того хреновый, да и вообще по любому показателю он ни в жисть не сравнится с бригадиром, который является не каким-нибудь дешевым выскочкой, а птицей высокого полета. Но это, как было каждому ясно, являлось полной фикцией.

Толик выпустил дым в окно и без интереса пролистал книжку. Интересно, но читать он не привык. А потому просто курил, что доставляло ему удовольствие без всякого труда.

Вся бригада – это рабочие муравьи. Ну Суржик, Демид… ну Пивняк, Говорящий Попугай, ну еще парочка работяг, о которых и сказать толком нечего.

Да о них никто и не собирался ничего говорить. Когда станут подводить итоги реконструкции Москвы, обязательно похвалят архитектора, чиновников московского правительства и, конечно же, самого хозяина столицы, поспевающего везде в своей примелькавшейся кепочке. Членов бригады, фигур крайне незначительного, микроскопического масштаба, никто и не вспомнит.

Между тем именно они за последние сорок минут сорвали около четырех квадратов паркета, разобрали встроенную антресоль на южной стене, вырвали один подоконник, расстеклили окно, отвинтили тяжеленные батареи и сняли фаянсовую раковину в ванной.

В общем, работа двигалась довольно вяло. Расценки на демонтаж низкие, особо не погуляешь. И то, что демонтируется не обычный многоквартирный дом, не завод какой-нибудь и не баня, а – штучное здание – «Интурист», шикарнейшее в недавнем прошлом заведение, это на размер тарифа не влияет. К тому же жара, духота, а тут центр города, дышать нечем. В советские времена давно послали бы кого-нибудь за «Жигулевским», хотя бы Суржика того же, но сейчас нельзя, потому что капитализм. Ротация кадров, конкуренция… Очень здоровое явление… Лет десять назад, вспомните, сколько разговоров было, что настанет капитализм и все сразу начнут работать хорошо, отменно качественно и по пять тыщ долларов зарабатывать в месяц. Так вот – фиг. Толик смотрел с подоконника на своих товарищей по бригаде и понимал, что одного капитализма тут мало. То есть явно не хватает чего-то еще.

Да и смотреть на них было неинтересно. Толик предпочитал смотреть на улицу. С высоты восьмого этажа перед ним во всей красе открывалась забитая разноцветными крышами машин Тверская, которую москвичи-старожилы (а Толик относил себя к этой категории) упрямо продолжают называть Горького. Это как на реку смотреть. На Волгу. На Миссисипи. Нет, скорее Ганг, поскольку Толик в какой-то из телепередач слышал, что Ганг – река дико грязная, просто рассадник болезней, эпидемий и всякой чумы. Рассадник, это точно.

Вот взять хотя бы этих пестрых насекомых: раз, два, три, четыре… Вон еще две… И вот… Никаких пальцев сосчитать их не хватит. Стоят, переминаясь с ноги на ногу, прохаживаются, вертя жопами. Стрекозы, етить их мать… Или, скорей, осы. Яркие, ядовитые. Укус болезненный, и, хотя смертельных случаев на Толиковой памяти зафиксировано не было, но жопа от уколов распухнет. Толик пробовал, знает. Раньше эти насекомые в баре «интуристовском» сидели и в фойе и, говорят, отзывались только на пароли. А пароли знали только таксисты. Приезжает в столицу какой-нибудь румын или кубинец, а по дороге из Шереметьева ему таксист шепнет нужное слово. Отработанная схема. Сейчас таксисты не нужны. И пароли не нужны. Проституток здесь немерено. Тучи.

Кстати, говорят, сейчас эти уколы болючие тоже не нужны: выпил одну таблетку – и все дела! И ведь что интересно: ломщики внешторговских чеков, с которыми Толик по молодости тусовался, исчезли в никуда, спекулянты и фарцовщики вымерли, как мамонты, а он и с ними водился; валютчики пропали с тротуаров – вон, обменники на каждом шагу… А «Стрекозы» эти не переводятся, и никогда, наверное, не переведутся… Что у них есть такого неистребимого?!

вернуться

5

Такая книжка действительно существует: Фима Жиганец. «Мой дядя, падло, вор в законе». Классическая поэзия в блатных переводах. Ростов-на-Дону, 1995 г.