– Я вас своей педикюрше порекомендую, Валечке, она тоже сегодня будет: пусть мозоли посрезает да ногти в порядок приведет…
Уничтоженная Света стиснула зубы. У нее вроде и мозолей нет, да и думала, что за ногтями следить научилась… Знала бы раньше – ни за что не пошла, пропади они пропадом со своими реверансами… И ладно бы действительно из дворян, москвичи в надцатом каком-то там поколении, так нет: папа из Липецка, мама из Борска – Света тут же у Игоруни все выпытала. А когда узнала, то ей и полегче стало: можно, оказывается, выскочить из грязи в князи, а Горняцк ничем не хуже Борска, там, по крайней мере, уголь для страны добывают! К тому же в Горняцк сам Хрущев приезжал, а вот бывал ли он в Борске – еще очень большой вопрос!
После обеда она пошла мыть руки, а Игоруня заскочил следом в ванную, защелкнул дверь да полез двумя руками под юбку, тут она ему и треснула по морде, да не один раз, а три или четыре – за всю семейку… Он потом за ней до метро бежал да извинялся.
Это музыка запрещенная, за нее запросто можно из комсомола вылететь, да и из училища… А что в ней такого плохого? Или просто плохого?
Элвис умолк. Ален, не отрываясь от Светиного плеча, дотянулся правой рукой до проигрывателя, перевернул пластинку. Звук сделал погромче – чтобы заглушить тревожные, неприятные мысли.
– Какие у тебя глазищи, – прошептала Света, разворачиваясь снова к нему спиной.
Они снова уселись – спинной мозг к спинному мозгу. Их биополя смешивались. Оба улыбались. Элвис теперь орал, словно на него тоже снизошло какое-то просветление.
Бесшумно отворилась дверь комнаты. Дядя Коля, импозантный, в джинсах, кроссовках, синей джинсовой шведке и красном шейном платке, с горящими от любопытства глазами заглянул в комнату, увидел, вернее, «схватил» представшую перед ним картину одним взглядом:
– Ёныть-лапоть! Я думал, у вас тут легонький бордельеро… Машина фырчит, в «Архангельском» обед стынет. Поехали быстро!
– Группу номер семь «освещал» «Американец»…
Молодой человек в костюме из немнущейся ткани извлек из папки очередной рапорт, расположил его поверх стопки уже зачитанных и сделал небольшую паузу.
– «Американец», – подполковник Шахов, глядя куда-то в сторону, постучал ручкой по столу. – Да, это наша гордость! Столь естественного агента приобрести трудно, он растворяется в среде разрабатываемых, его никто не заподозрит!
Шахов сделал многозначительную паузу. «Американца» принял на связь лично он, когда еще был старшим оперуполномоченным, а не заместителем начальника отдела. Эта вербовка и поспособствовала его карьере.
– И что «Американец» нам поведал хорошего?
– Двенадцать человек, – сказал майор. – Вашингтон, Нью-Йорк, Уолдаста, Атланта, Дайтона-Бич, Майами-Бич. Два торговых посредника, журналист, лицензированный косметолог…
Шахов махнул рукой: ближе к делу… Несмотря на «железный занавес», в Москву ежедневно прибывало около сотни человек из западного полушария. Все они являлись рабочим материалом Отдела по работе с иностранцами, который сортировал и классифицировал их, препарировал каждый экземпляр на стеклышке, определял его сущность и снабжал особой бирочкой, – о такой фильтрации самые подозрительные иностранцы, естественно, не догадывались. Шахову, второму человеку в Отделе, совсем неинтересны были общие сведения, он предпочитал работать с уже отфильтрованной от ненужной шелухи информацией. А сейчас приходится работать в усиленном варианте: коллеги из ПГУ[1] шепнули: возможно, в июне-августе с неизвестной миссией Союз посетит штатный сотрудник ЦРУ…
– Эдвард Файн, – продолжал молодой сотрудник. – В 66-м привлекался к суду по обвинению в жестоком обращении с членами семьи. Отделался штрафом. В 69-м через адвокатов сумел добиться полной очистки своей криминальной истории. Двоюродный племянник Отто Мильцзауэра, одного из совладельцев медиакорпорации «Глоуб», известного своими антисоветскими взглядами. В аэропорту устроил скандал из-за несвоевременной доставки багажа. Во время экскурсии по Красной площади практически не слушал экскурсовода, разговаривал с Кертисом Вульфом, сотрудником газеты «Майами Геральд Трибюн». Суть беседы: похабные истории о женщинах и некоторых политических деятелях нашей страны…
Шахова не заинтересовал Эдвард Файн.
– Дальше.
– Анастасия Уиллар, урожденная Казанцева. Дочь Степана Казанцева, расстрелянного в марте 1920-го за сотрудничество с контрреволюционерами. Сейчас живет в Уолдасте, штат Нью-Йорк, держит антикварный магазин. В группе неоднократно высказывала критические замечания в адрес руководства СССР и творческой интеллигенции страны.
– Дальше.
Человек в немнущемся костюме быстро пробежал глазами оставшуюся часть рапорта. Костюм был из остромодного тергаля – в открытой продаже таких днем с огнем не найдешь. Стопроцентная синтетика, не пропускающая воздуха, – никто из «освещаемых» американцев не стал бы его носить даже за деньги: вредно для здоровья.
– Особых замечаний по другим участникам группы у «Американца» нет.
– А этот журналист… Кертис Вульф. С которым Файн болтал на Красной площади… «Майами Геральд», кстати, не входит в империю Мильцзауэра?
– Об этом сведений не имеется, – после короткой заминки сказал молодой человек.
– Плохо, – нахмурился Шахов. – А сам Вульф? Что за птица?
– Нарциссический тип. Алкоголь, женщины. Любит быть на виду. Отец – немец, мать – француженка, жили во Франкфурте, выехали из Германии сразу после «пивного путча». Родился, рос и учился в Майами. В общем, ничего особенного…
Глаза молодого человека продолжали бегать по строчкам рапорта.
– Впрочем… Секунду. Вот: «Отпустил глупую шутку по поводу возвращения Максима Горького в СССР»…
– Да уж…
Подполковник Шахов встал и подошел к окну. Молодой человек аккуратно сложил листки бумаги в папку. Доклад был закончен. Он застыл в выжидающей позе.
– Какие будут указания по седьмой группе, товарищ подполковник?
– Работайте дальше, – махнул рукой Шахов, продолжая рассматривать что-то в окне. – Обращайте внимание на подозрительное поведение: попытки уйти от наблюдения, несанкционированные контакты и тому подобное… Проведите пару выборочных проверок. Словом, все как обычно, только тщательней. И больше бдительности!
Гостиница «Интурист» – это, конечно, не заграница, и даже не свободная зона Шереметьева-2 за линией паспортного контроля. Но это и не совсем Москва, и даже не вполне СССР.
Просторный холл, хрустальные люстры, чистый мраморный пол, новые ковровые дорожки, глубокие кожаные кресла, а главное, особая атмосфера респектабельности и благопристойности, которой, увы, не могут похвастать обычные советские территории. Здесь нет суетливых командировочных и вездесущих представителей кавказских республик, здесь не стоит унылая, надеющаяся на чудо очередь к администратору, безразлично читающему газету за монументальной табличкой «Мест нет». И даже самой такой таблички – обязательной принадлежности любой советской гостиницы – здесь нет. Зато здесь присутствует доброжелательность и предупредительность, которые на остальной территории числятся в дефиците, как, впрочем, и все остальное: вкусная еда, красивая одежда, уважение к гражданам…
Но воспользоваться преимуществами особой территории могут далеко не все, а лишь те, «кому положено». Крепкие швейцары с лицами бульдогов безошибочно осуществляют то, что много лет спустя назовут фейсконтролем, и оставляют всех прочих граждан по ту сторону наполированных стеклянных дверей.