Вечером мы одеваемся. Вернее, одеваемся только мы с Тиной, Рейнхарту на это наплевать, он не хочет вылезать из своих сапог даже при сорока в тени. Втроем отправляемся ужинать в какой-нибудь ресторан, в бункере никто не решается нам и слова сказать. Со своей верхотуры Клоссон дает понять, что недоволен, он считает, будто мы подаем дурной пример, но, когда мы сталкиваемся с ним, он — сама улыбка, он только полагает, что певец должен попробовать сеансы психотерапии. Как ни странно, в один прекрасный день тот соглашается. Если бы директором Центра был я, я бы насторожился. На следующий день Нелли собственной персоной заходит за ним в спальню. И речи нет о том, чтобы он тащился на улицу Шербрук вместе со всем стадом. Меня на эти групповые сеансы не приглашают, я здесь просто гость, в этом положении есть свои достоинства и недостатки, так что я остаюсь внизу, довольствуясь тем, что разыгрываю в голове воображаемую сцену: мой приятель поднимается с места, когда Жан, в свою очередь, велит ему представиться.
— Здравствуйте, меня зовут Рейнхарт.
— Здравствуй, Рейнхарт.
— Рейнхарт, надо, чтобы ты сказал, что алкоголик, это часть работы над собой, — настаивает Жан.
— Ладно, я алкоголик. Но я хочу остаться знаменитым алкоголикам, анонимный алкоголик — это не по мне.
Жан улыбается уже меньше. Тогда Рейнхарт обращается непосредственно к присутствующим:
— Вы все здесь потому, что пристрастились к тому или иному наркотику. Я сейчас вам объясню, что следует делать, чтобы избежать ловушки. Выслушайте меня, это просто: в понедельник алкоголь, во вторник кокаин, в среду гашиш, в четверг амфетамины, в пятницу героин, в субботу экстази, в воскресенье ЛСД, в Рождество и праздники полная свобода действий — морфин, эфир, мескалин, все, что хотите. Если будете соблюдать такой режим, никакого привыкания не наступит.
Жан уже совсем не улыбается.
Рейнхарт возвращается с терапии один, наверное, они предпочли продолжать без него. Я не решаюсь спросить, как там все было, мне прекрасно известно, что единственным ответом будет невразумительное ворчание. Он говорит, что хотел бы немного прогуляться по городу, я согласен. С Люси все кончено, а другие салуны меня не интересуют. Мы садимся в такси, он намерен ехать к Тине. Я не хочу им мешать и собираюсь сбежать по-английски, чтобы отправиться на выставку-ретроспективу Риопеля в Музее современного искусства. Вообще-то я пообещал Чарли его дождаться, но выставка продлится всего месяц, пока она доберется до нас, пройдет лет двести. И потом, он-то встречался с художником, он часто мог любоваться его произведениями, а я знаю только картины, и вот сегодня я отправляюсь на встречу с ним самим.
Я прохаживаюсь по залам и понемногу открываю для себя удивительные работы. В принципе я знал, что такое dripping, но, как, наверное, и большинство, был знаком только с Джексоном Поллоком.[39] На фотографиях я видел несколько полотен квебекского мастера, а еще на афишах в Париже, но ничего в натуральную величину. Здесь же вас словно подхватывает вихрь, водоворот, все искривлено, искажено, порой очень жестко и резко, но при этом чертовски поэтично. Наполненный силой, исходящей от этих полотен, я оказываюсь в последнем зале, где висят двенадцать огромных панно, изображающих времена года, движения становятся такими мягкими, острожными, это великолепно. У входа царит мольберт, усыпанный пятнами краски, Риопель умер уже месяц назад, он давно ничего не писал, но дерево еще пропитано льняным маслом, чуть сладковатый аромат парит облачком по всей выставке. Даже если человек ушел, по запаху можно понять, что он недалеко.
39
Джексон Поллок (1912–1956) — американский живописец. В 1940-х годах выступал как глава абстрактного импрессионизма — разновидности абстрактного искусства, пропагандировавшей интуитивное, не контролируемое разумом творчество. Покрывал большие полотна узором из красочных пятен (dripping — влажные краски разбрызгиваются на лежащее на земле полотно).