Он потянулся, встал, лениво подвигал руками и понял, что делать зарядку он не будет. На кой ляд надрываться? Кому он нужен-то? Лиза ушла. Другие женщины его не волновали. А сохранять здоровье ради себя, любимого… Как глупо! Но тренированное тело требовало привычной нагрузки, и зарядку он всё-таки сделал. После каждого упражнения думал: «вот сейчас брошу». И… продолжал. А чтобы не поддаваться унынию, держал в памяти сон. Ведь он что-то да значил. Хотя бы то, что не вечно же будет продолжаться его депрессия. А, может быть, и Лиза вернётся. И всё будет, как было. Нет, как было уже, конечно же, не будет. Будет лучше! Он рассмеялся, отдышался и пошёл в душ.
Сергей Анатольевич Громов был физиком по образованию, но заметной карьеры не сделал. Неудовлетворённость своим статусом грызла его изнутри. Он мечтал о карьере учёного, но…. Не получилось. Всякий раз, когда судьба давала ему шанс, она преподносила ему также и некую мерзость в нагрузку. А именно — необходимость компромисса в самом его неприглядном значении. Подобного Громов не мог себе позволить. Компромисс в его понимании был ничем иным, как предательством. И не то, чтобы он был человеком неуживчивым, нет. А со стороны и вовсе казался добродушным и покладистым. Но когда дело доходило до того, чтобы закрыть глаза даже на мелкие грешки и махинации или же позволить начальству превысить свои полномочия — вот тут он становился непреклонен. А так как большие начальники обычно не ожидали найти в нём таких твёрдых убеждений и моральных устоев, то они всякий раз бывали искренне поражены и недвусмысленно заявляли о горячем желании немедленно расстаться с таким неумным подчинённым. Так Сергей Анатольевич Громов, подававший когда-то надежды учёный, к тридцати пяти годам оказался простым преподавателем физики в Иверской гимназии номер сорок один.
Сергей сварил кофе, сделал бутерброды с сыром, включил приёмник и уселся завтракать. Было начало десятого. Обычно в это время он уже стоял у классной доски, чертил диаграммы и писал формулы. Но сегодня, 18 мая 2006 года — счастливый день — у него не было ни одного урока! А скоро и вообще наступят долгожданные каникулы. И тогда он займётся настоящей работой. Сдует пыль с дневников и записных книжек, достанет из потайного шкафчика книги заветные, засядет за компьютер. И хлынут в его голову великие идеи, и придёт озарение. Вот только Лизы рядом не будет. Но ничего. Все великие учёные творили в полном уединении. Тут ведь малейший шорох, чей-то взгляд могут сбить с мысли.
Он сделал радио погромче. Шли какие-то литературные чтения. Хорошо поставленный мужской голос произносил текст, содержание которого показалось Сергею смутно знакомым. «Мы неслись в тёмных и неведомых пространствах. Я давно уже перестал видеть знакомые глазу созвездия»… И затем: «Мы быстро приближались к планете. Она росла в глазах моих, я уже различал океан, очертания Европы, и вдруг странное чувство какой-то великой, святой ревности возгорелось в сердце моём: как может быть подобное повторение и для чего? Я люблю, я могу любить лишь ту землю, которую я оставил»…
— Ничего себе! — воскликнул вслух Сергей, — да он же пересказывает мой сегодняшний сон!
Он даже привстал и внимательно вслушался. Точно! Просто-напросто снова увидел все эти картинки в мельчайших подробностях! Голос актёра из динамика описывал даже испытанные им во сне чувства!
«О, всё было точно так же, как у нас, но, казалось, всюду сияло каким-то праздником и великим, святым и достигнутым, наконец, торжеством. Ласковое изумрудное море тихо плескало о берега и лобызало их с любовью явной, видимой, почти сознательной»….
— Да кто же автор этого моего сна? — поражался Сергей, — ведь он пересказывает его совершенно точно до мельчайших подробностей.
Персонаж радиопостановки понял, что он попал в настоящий рай. «Это была земля, не осквернённая грехопадением». Он встретил и людей, которые, как и во сне Сергея, все улыбались, были счастливы. Но сам-то он на этом месте проснулся, а здесь рассказ продолжился. «Они указывали мне на деревья свои, и я не мог понять той степени любви, с которой они смотрели на них… Так смотрели они и на всю природу… У них была любовь и рождались дети, но никогда я не замечал в них порывов того жестокого сладострастия, которое постигает почти всех на нашей земле»…
— Жестокого сладострастия… — повторил вслух Сергей.
А ведь это «жестокое сладострастие» и есть тот самый первый элемент во взаимоотношениях людей, который многое определяет в нашей жизни. И, слава Богу, он никогда по отношению к Лизе не испытывал этого «жестокого сладострастия». Только нежность. Безграничную нежность. Но не всегда он проявлял её. Чаще прятал и замыкался в себе. Да, он не был открытым с женой. Часто ловил на себе её недоумённый взгляд, когда, желая приласкаться, она не находила в нём ответа. А он боялся потерять свою мужскую суровость… Чего греха таить — ему хотелось, чтобы жена слегка робела перед ним. Это льстило его самолюбию. Некая отстранённость помогала соблюсти дистанцию в отношениях между мужчиной и женщиной…