Я вбежала по лестнице наверх, в свою комнату и сбросив сумку с ноутбуком на кровать, забрала гитару и студийные наушники. Спустившись вниз, я пересекла идеально прибранную гостиную в бежевых тонах, и выскочила на задний двор. Часто вдыхая густой осенний воздух, я хотела щелчок, тот, что всё преобразит. Хотела, чтобы меня захлестнула лёгкая эйфория от резкой смены эмоций. Это не всегда так, но порой и так бывает. Из огня в полымя. Таблетки, вовсе не панацея. Не для меня, по крайней мере.
По коже пробежались мурашки. Голова немножко закружилась. Я чувствовала запах жжённой листвы, сырой земли и арабского жасмина от своих волос, и желала перемены настроения на великолепное, желала продлить это на вечность. Но этого не произошло. Расстроенная, я уплелась в домик на дереве.
Вот он мой настоящий дом. Если бы не времена года, сменяющие зной на снег, так бы и жила в своём маленьком домике на старых, переплетённых друг с другом клёнах. Поэтому кажется, что он один. Его красные яркие листья напомнили мне кровь. Щелчок. Взамен эйфории, мой химический дисбаланс в мозгах любезно предоставил мне нечто иное — механизм маниакального самоуничтожения. Кончики пальцев закололо от желания, что-то сделать. Что-то, что заглушит внутреннюю боль, затопит пустоту, освободит из темницы и вознесет к пику. Тяжело сглотнула, ощущая назойливую тревогу. Притормаживая шаг, я закусила губу. Вспышка боли. Щелчок. Вдох. Я одёрнула саму себя, прежде чем смогла ощутить металлический привкус солёной крови во рту. Знаю я чем это кончиться. Никаких сожалений и мук долбанной совести. Я крепче впилась пальцами в гриф электрогитары Lag Gla. Не моя мечта, но у нее неплохой звук.
Взобралась наверх, по верёвочной лестнице. У меня дыхание перехватило. Всё точно также, как я оставила в начале лета. Всё, вплоть до мельчайших деталей. Куча подушек: красных, фиолетовых, чёрных, и дымчатого серых. Некоторые расшиты нитками и бисером, руками Солы, в винтажном стиле. Здоровенная плюшевая панда Эдди. Хм, это Эдвард Руки-Ножницы ― мой любовник, я с ним сплю. Да ― я до сих пор сплю с игрушкой. Да ― я назвала его в честь того самого «Руки-Ножницы».[7] Да ― мне было девять лет и я лежала в больнице, когда мне его подарил Колян. Ему было тогда пятнадцать, если я не ошибаюсь. И по идее Колян мой, вроде как крёстный, а Эдвард ― это бирка вшитая в шов игрушки. Ну, в смысле медведя изначально так звали. Колян долго гомерически хохотал, когда я заявила, полное имя полутора метровой, плюшевой зверюги. Причём панда упрямо напоминала мне чёрно-белым цветом, волосы у иного персонажа Тима Бёртона, конкретно: Суни Тодда, демона парикмахера с Флит-стрит, из одноимённого фильма. Да, и ладно, я была маленькой, и честно признаться, понятия не имею, откуда я это знала, не зная ничего, так что с меня взять? А вот после аналогии красного галстука-бабочки у игрушки, со вспоротой шеей, Колян смеяться перестал…
Стопки книг, составленные прямо на полу. Воздушный фиолетовый шифон и белые кружева старых штор, завешивают два окна, стену и являются балдахином над подиумом с подушками, если надо. Насекомые могут быть очень настойчивыми. Всё пространство домика занимает где-то шесть квадратных метров… не больше кухни в «хрущёвке». И он круглый и конусообразный. Хотя, интерьер здесь имеет скорее готический вид. В нём мне комфортно. Мне всегда комфортнее в темноте. Вот такой он мой вигвам. Вамакаогнака иканти ― Сердце Всего Живущего. «Все, что делает индеец, имеет форму круга, потому что сила мира всегда действует по кругу и все стремиться быть круглым. Небо круглое, и земля кругла как мяч, и таковы же все звезды. Ветер, достигая своей величайшей силы, вращается. Птицы строят свои гнезда круглыми, так как их религия та же, что и у нас. Солнце встает и садится снова по кругу. Так же поступает Луна, и оба круглые. Даже времена года образуют великий круг, сменяя друг друга, и всегда возвращаются в свой черед. Жизнь человека ― круг от детства к детству, и так происходит во всем, где движется сила»[8]..
Я верю в это ― верю, что души возвращаются. Смерти нет. Есть только переход между мирами. И хотя я не всегда знаю, во что верить, отец как-то говорил мне: «Жизнь течёт изнутри вовне. Следуя этой мысли, ты сам станешь истиной.» Правда, не знает он, что для меня это более чем невозможно. Всё на земле имеет свою цель, каждая болезнь ― лекарство, которое лечит её, а каждый человек ― предназначение. Проблема в том, что я его не вижу. Предназначения, в смысле.
Мы с любовью и благоговением относились к этому месту. Я столько, сколько себя помню. Друзья, столько, сколько существует наша дружба. У меня только два друга. С Солой мы знакомы пару лет, что я живу в Златске, я училась в с ней в одном классе. А Миша, мой сосед, брат Коляна, и друг с пелёнок. Реально с пелёнок, и ни моя потеря памяти, ни переезд к отцу, не смогли сломить нашей дружбы. Думаю это потому, что он не видел моего грехопадения.
С девяти лет, ни один доктор так и не смог поставить мне вразумительный диагноз… Да, какой к чертям, диагноз, я даже не помню ничего! Я не могу вспоминать, мой разум незамедлительно швыряет в меня чёрный лист. А в тринадцать лет, сеанс гипноза в попытке выяснить, что же на самом деле случилось со мной, не только не принёс результата, но и вовсе обернулся мощным кризисом. В глубокой саморазрушительной депрессий, я провела больше двух лет, а затем пройдя курс реабилитации, в очередной раз сменила место жительства с Зареча, на Златск. Миша говорил, что раньше я была замкнутой, он был очень удивлён когда я вернулась сюда. Я была почти нормальной два года назад. Пусть и недолго…
Наверное с десяток разных ловцов снов и множество всяких побрякушек на балках под потолком. Старая, дедушкина акустическая гитара на стене. На ней я училась играть. На зиму всё это перекочует в мою комнату. А пока температура позволяет, это место заменяет мне дом. Мне рассказывали, что этот домик построил мне отец с Коляном. Точнее начали вместе, а Колян закончил. Отец ничего не доводит до конца. Такой уж он есть.
Отбросив опасные мысли, зарыв их на индейском кладбище на задворках своего сознания, я одела наушники и подключила их к электрогитаре. Не очень люблю так играть, но я на улице и рискую привлечь внимание некоторых соседей. Не сегодня. Я не хочу никого видеть сегодня. «Для того чтоб услышать себя, нужны молчаливые дни» , ― так моя бабушка писала в своих дневниках. Индейская мудрость между прочим. Её образ, журналы с записями и пять подвесок ― вот и всё что мне осталось от неё. Но одно я знаю точно: она улыбалась как солнце.
Я растянулась на подушках, с гитарой в руках, уставив взор в потолок. Под балки перекладин, подвешены ловцы снов, и самодельные «ветерки» из маленьких колокольчиков и битых кусочков стекла и зеркал. Мы их с Мишей делали ещё в детстве. Вообще семья Раевских вроде как ни одно поколение дружила с родословной линией моего отца. Пока в нашем царстве не наступили тёмные времена. И Раевские, большая семья. Колян ― старший. Миша ― средний. И Кирилл ― двухлетний карапуз. Итого: трое детей, в чете Раевских. Хм-хм. Счастливых ко всему прочему и здоровых. Мои предки угробили одну жизнь, в то время, как Раевские умудряются растить и воспитывать сразу троих детей. Вызывает ли это зависть. О, да, безусловно.
Что до Солы… Мне вообще-то всегда нравилась моя подруга со странным именем в честь звезды и греческими корнями. Фишка в том, что я всегда это делаю ― отталкиваю и раню людей, которые ближе всего ко мне. Словно хочу их оградить, защитить от себя.
Но я не хочу этого, не хочу её терять. Не хочу, и всё тут. Не умею сближаться с людьми, от того и особенно болезненно отпускать людей, что стали дороги. Меня не покидала мысль, что Сола говорит со мной иначе. Это её обеспокоенное лицо… мне не нравится, это выражение. Так на меня смотрели слишком многие. С беспокойством, с напряжением, осторожно, под маской невозмутимости, так, как будто следили за каждым моим вдохом. Именно это они собственно и делали, ведь я трудный ребёнок. Угу. Ребёнок, мать их! Я перестала быть ребёнком, когда в моей жизни разверзся ад, посеял хаос и разорвал мой мир на части. Я никогда и не была ребёнком.