Открыв неприметную железную дверь, Чащин вошёл в подъезд и попал в знакомую, но каждое утро удивляющую его обстановку. Свежие, с лёгким запахом цветущего сада, струи воздуха из кондиционера, яркие, но не слепящие шишечки ламп. Светло-серый – успокаивающий и в то же время настраивающий на деловой лад – пластик на стенах… Сделав всего пару шагов, Чащин со слякотной и неуютной улицы перенёсся, казалось, на борт огромного космического корабля, и в этот момент невозможно было поверить, что через восемь часов он снова окажется на улице, будет этому рад и, переступая через лужи и сугробики грязного снега, следя, чтоб не столкнуться с прохожими, не попасть под колёса, поспешит к метро, снова вдавится в тугую стену людей за раздвинувшейся дверью вагона…
– Доброе утро, Денис Валерьевич! – бодрое приветствие охранника.
– Доброе утро, – кивнул Чащин в ответ, взбегая по короткой лестнице к лифту.
Поднялся на третий этаж. Дверь из мутного стекла, за ней стойка ресепшен. Там девушка:
– Доброе утро, Денис Валерьевич!
– Доброе!
Тонкими пальцами с длиннющими накладными ногтями она сняла ключ с крючочка. Чащин черкнул роспись в журнале.
– Время прихода сами поставьте.
Кабинет находился в конце коридора – после ремонта в прошлом году он сам выбрал эту комнату, подальше от ресепшена и холла, от секретарской. Там поспокойнее, меньше топают, шум иногда возникающих переполохов почти не долетает. Кабинет только его, отдельный. Наверное, когда-то это была одна из двух десятков конурок коридорной коммуналки, жил здесь, среди антикварных буфетов и этажерок, какой-нибудь помнивший дореволюционные времена старичок, или старушка в источенной молью шали читала толстые, пыльные книги с ятями и твёрдыми знаками в конце слов. Окно было навсегда завешено светонепроницаемыми шторами, а в углу, на всякий случай, стояла буржуйка…
Теперь ничего не напоминало о коммунальном прошлом. Теперь на окне жалюзи, стены и потолок покрыты пластиком, на полу – гасящий звук шагов ламинат. В кабинете два больших стола пепельного цвета. На одном компьютер, бумаги, телефоны – городской и внутренний, на другом – сканер и принтер. Стоит узкий шкаф для документов, возле двери металлическая вешалка. У стены диванчик, телевизор на тумбочке; рядом с диваном круглый стеклянный столик с чайником. Вращающееся кресло с удобной спинкой для Чащина и два кожаных стула для посетителей… Небогатая обстановка, но при необходимости здесь можно и пожить.
Когда-то рабочий день казался ему бесконечным, мучительным; по утрам он не верил, что сможет дотянуть до вечера и не шизануться. То и дело взглядывал на часы, поражаясь, как медленно тянется время, представлял, сколько всего важного, интересного, значительного мог бы сделать вместо сидения за этим столом. Восемь часов в кабинете (не считая похода в столовую) плюс час с лишним в дороге на работу и с работы. В неделю выходит огромный кусок времени. Кусок жизни. И он тратился неизвестно на что, попросту убивался. И так, казалось, уже навсегда. По крайней мере – до пенсии.
Но постепенно Чащин привык, и время увеличивало скорость; появился набор дел, чтобы, вроде как ничем не занимаясь, потратить незаметно как можно больше минут. Не спеша отпираешь дверь, не спеша раздеваешься, тщательно чистишь обувной губкой туфли, включаешь компьютер, готовишь чашку кофе и пьёшь его, сидя на диване, наслаждаясь каждым глотком. Вот полчаса и прошло. Потом смотришь новости в Интернете, кочуешь по сайтам и блогам. А там и дело к обеду. Спускаешься на первый этаж в столовую. Выбираешь блюда. Обедаешь. Куришь в холле, болтаешь с коллегами или, если болтать не хочется, снова садишься за компьютер. То да сё, и вот уже вечер… В шесть ноль-ноль Чащин закрывал кабинет, сдавал ключ и выходил на улицу.
Дни в основном получались похожие один на другой; бывало, он по неделе не видел начальство, сдавая материалы секретарше. Лишь по средам вспыхивала суета – в этот день номер «Твоего города» отправляли в типографию, и нужно было всё окончательно выверить, в последний момент вечно появлялась какая-нибудь обязательная статейка, объявление, интервью, и приходилось разрушать тщательно скомпонованный блок. Правда, и к этим средовским авралам Чащин постепенно привык.
Он спокойно рисовал галочку в том месте вёрстки, куда нужно было вставить поступившую статью, спокойно отмечал, как поджать остальное, кое-что без сожаления вычёркивал, уменьшал размеры фотографий и нёс бумаги секретарше. В двух словах объяснял, как и что, а она передавала дальше… Секретарша, немолодая, но симпатичная женщина, работала у них давно, и Чащин всё больше её ценил – она избавляла его от общения со всеми этими худредами, техредами, верстальщиками, корректорами; львиную долю заморочек секретарша решала сама, решала как-то легко и для окружающих незаметно.