Объектами вожделения стиляг были не одни лишь поп-продукты — мода и свинг. "Запретный плод" в конце 40-х разросся до необъятных размеров: в ходе культивации сталинско-ждановской модели "народного" искусства почти все современные течения были объявлены проявлениями "буржуазного декаданса" и "духовной нищеты". "Мы не только танцевали под джаз, — вспоминает Козлов, — мы много читали — Хемингуэя, Олдингтона, Дос Пассоса, собирали репродукции импрессионистов (об абстрактной живописи мы тогда даже не слышали)… Все это было "не рекомендовано", а потому очень трудно достать".
Папина "Победа" (московские "штатники")
— Я помню, Алексей Семенович, что на карикатурах стиляг всегда рисовали с очень длинными шеями. Имелась в виду их повышенная любознательность?
— Да, у нас была отработана и своя походка, и манера держать голову. Голова была задрана высоко и все время болталась, будто мы что-то высматривали. А для задранного носа и высокомерного взгляда у нас тоже были основания — мы чувствовали себя гораздо более информированными, чем все остальные. И кстати, хотя мы проводили много времени в ресторанах и на всякого рода вечеринках, мы очень мало пили. Мы все время разговаривали, нам было интереснее обмениваться новой информацией, чем напиваться…
Впрочем, не стоит идеализировать стиляг. Далеко не все они принадлежали к той же интеллектуальной, ищущей прослойке, что юный Козлов. Многих действительно интересовали только "пляски": "Я носил свою стиляжную одежду всегда, а эти парни ходили как обычные серые мышки и лишь вечерами под конец недели переодевались… Они становились стилягами на время танцев". Другой, совсем несимпатичной частью стиляг была так называемая "золотая молодежь": дети крупных чиновников, военных, ученых. Они были хорошо обеспечены, чувствовали свою безнаказанность, и это диктовало определенный стиль времяпрепровождения: "загулы" в ресторанах и шикарные вечеринки, часто сопрождавшиеся драками, разбоем, изнасилованиями и т. д. (Именно один из таких случаев, когда во время очередной оргии девушка выбросилась из окна высотного дома, и послужил поводом для начала "антистиляжной" кампании в советской прессе.) По сути, они были не столько "протестантами", сколько "изнанкой" циничной олигархии [1]. "Мне совсем не нравилось то, что происходило у этих людей, — говорит Козлов, — но я не мог с ними не общаться, потому что именно там, как правило, можно было получить новые пластинки, журналы. "Золотая молодежь" имела более свободный доступ к информации".
Мотивы стиляг могли быть разными, но выглядели все они одинаково вызывающе. Естественно, что общество, декларирующее свою абсолютную монолитность, не могло примириться с теми, кто позволил себе казаться непохожими. Наиболее болезненной и обидной для стиляг была спонтанная реакция возмущенных сограждан на улицах, в учреждениях, в транспорте. Однако шля и организованная борьба, причем никакой гибкости не проявлялось: в отличие от тактики последующих десятилетий не делалось особых попыток разобраться в причинах и сути движения, как-то "приручить" или "организовать" стиляг. Они однозначно считались "моральными уродами", вредной опухолью общественного организма. Главное, что им ставилось в вину, безыдейность и преклонение перед Западом.
Моя мать училась на историческом факультете Московского университета: "Мы презирали стиляг, поскольку считалось, что это люди без всяких духовных запросов, люди, для которых стиль, форма были всем, а внутри этой формы была пустота. Танцы как смысл жизни… Когда мы говорили об этом, они обычно отвечали — да, ну и что? А что в этом плохого? На нашем факультете, в нашей среде их не было и быть не могло. Кажется, они учились в основном в разных технических институтах, но даже оттуда их часто исключали… Я помню, мне всегда было смешно смотреть на них летом — как они ходили в своих огромных ботинках. Должно было быть очень жарко…"
Не знаю, видел ли я когда-нибудь "живого стилягу". Мое первое (и, кажется, единственное) детское воспоминание об этом феномене связано с ярким сатирическим плакатом, на котором были изображены разодетые в пух и прах "чувак" и его "чувиха", от которых в испуге отшатывались "нормальные" люди. Призыв на плакате гласил: "Очистим наши улицы от подобных "сногсшибательных" парочек!" И это не было пустым назиданием: места скопления стиляг (Бродвей, танцзал "Шестигранник" в Парке Горького, ресторан "Аврора", где играл джаз-банд Лаци Олаха) регулярно подвергались "очистительным" рейдам. Главным оружием борьбы были ножницы. Приперев очередного стилягу к стенке, блюстители строгого стиля выстригали ему изрядную прядь волос, чтобы жертва тут же шла в парикмахерскую, и разрезали снизу узкие штанины брюк. (Это не шутка.)
Нетрудно догадаться, что "борьба" не приносила ощутимых результатов, а только подливала масла в огонь и продлевала агонию стиляжничества. Я говорю об агонии, потому что реальный и смертельный удар по стилягам был нанесен совсем с другой стороны. Изменился — в сторону "потепления" — социальный климат в стране, приподнялся "железный занавес". Информационный голод и культурный дефицит, "контрпродуктом" которого были стиляги, начал стремительно таять. Моментом "прорыва" в процессе выхода из изоляции стал VII Международный фестиваль молодежи и студентов, ошеломивший столицу летом 1957 года. Тысячи настоящих молодых иностранцев наводнили девственно-целомудренную Москву; среди них были джазмены, поэты-битники, художники-модернисты. И даже местные активисты были модно одеты и умели танцевать рок-н-ролл. Кстати, там был и молодой колумбийский журналист Габриэль Гарсиа Маркес, впоследствии нобелевский лауреат по литературе. Я встречался с ним во время его второго визита в СССР, в 1979 году. Маркес был изумлен переменами, происшедшими за это время. Он вспоминал, что 22 года назад Москва еще не производила впечатления современного города — медленная, тусклая, скорее "крестьянская", нежели урбанистическая… Что ж, многие считают, что именно с фестиваля начался распад этого патриархального уклада и постепенная европеизация столицы. Москва уже не могла оставаться прежней.
Стиляги тоже не могли быть прежними. "Я подозревал об этом и раньше, но во время фестиваля все смогли убедиться, что и наш "стиль", и музыка, и кумиры — все это было дремучим прошлым. — вспоминает Козлов.
— Какие-то стиляги оставались и после фестиваля, но это были отсталые элементы, запоздалые подражатели". Авангард движения распался на две группы: штатников и битников.
Штатники (к которым принадлежал Козлов) носили фирменные двубортные костюмы, широкие плащи и короткую с плоским верхом стрижку "аэродром". Они слушали (а некоторые уже и исполняли) современный джаз: би-боп и кул. Битники отличались тем, что одевались в джинсы, свитера, кеды и танцевали рок-н-ролл. Козлов:
— У меня тогда уже был джаз-ансамбль, и мы выступали на вечерах в Архитектурном институте, где я учился. Когда мы начинали играть более ритмичные ритм-энд-блюзовые номера, выходили несколько пар битников и пускались во всю эту рок-н-ролльную акробатику… Тогда все остальные останавливались и начинали на них смотреть.
1
Социальные корни и образ жизни тогдашней "золотой молодежи" исследованы в знаменитом романе Юрия Трифонова "Дом на набережной".