– Ну, они тоже обычные люди.
Я подняла руку.
– Нет. Они «Love Like Winter». А ты закрой рот.
Ганс приподнял бровь, улыбнулся и в самом деле замолчал.
Я с улыбкой продолжала глядеть на свою руку. А потом, взяв фломастер, которым они писали, сняла колпачок и протянула его Гансу.
– Можешь тоже тут расписаться?
Ганс округлил глаза.
– Убери это.
– Я серьезно. Ты тоже будешь таким же знаменитым. Я точно знаю. И я хочу, чтобы у меня был твой самый первый автограф.
После дальнейших препирательств Ганс наконец взял маркер. Я перевернула руку, чтобы найти пустое место, и затаила дыхание, когда он обхватил мое запястье. Я думала, привыкну ли когда-нибудь к его прикосновениям. К отчаянному стуку забытых воспоминаний из прошлой жизни по бетонному полу моего подсознания.
«Тук, тук, тук», – слышали мои уши.
«Тук, тук, тук», – чувствовали мои кости.
Когда Ганс выпустил мою руку, я поглядела на результат его трудов. Только там, где должна была быть подпись, было написано несколько цифр.
Номер телефона.
Подняв глаза, я встретилась с Гансом взглядом. Его грудь вздымалась, и он прикусил щеку. Он напомнил мне малыша, ожидающего наказания. Милого, щедрого, убойно сексуального двухметрового младенца с пятичасовой щетиной и покрытыми тату руками.
Который только что сделал то, что нельзя было делать.
– Милый, мне кажется, кто-то должен научить тебя давать автографы. Дай-ка сюда, – пошутила я, стараясь разрядить ситуацию, и щелкнула пальцами, показывая на маркер в его руках.
Ганс отдал его мне, не говоря ни слова, и закусил губу, когда я взяла его за запястье.
Через пять секунд, когда я подняла руку и показала ему свой шедевр, он заржал в голос.
– Ты что, серьезно?
– Ой, погоди-ка, – сказала я, быстро добавляя буквы ГДЧ внутри контура пятисантиметрового члена, который только что изобразила. – Вот так.
– Думаешь, такой автограф лучше? – спросил Ганс, осторожно вытягивая маркер у меня из руки.
Ухмыльнувшись, я кивнула.
– Тогда ладно, – пожал он плечами. – Наверное, мне стоит попрактиковаться, – и Ганс поймал меня за руку, прежде чем я успела ее отдернуть.
– Нет! – завизжала я, пытаясь вырваться, но было поздно. Меня поймали.
Когда Ганс подступил ко мне с фломастером, я, сменив тактику, попыталась выхватить его у Ганса из рук.
Но он только смеялся, перекидывал маркер из руки в руку и дразнил меня, пока наконец просто не поднял эту чертову штуку так высоко над головой, что я не могла дотянуться до нее, даже подпрыгнув.
Я раздраженно фыркнула. Когда в совершенно других обстоятельствах Рыцарь скручивал меня или прижимал к полу, я научилась отлично выскальзывать и выворачиваться, чтобы освободиться.
Фыркнув еще раз, я развернулась, пытаясь высвободить руку из хватки Ганса, как делала тогда с Рыцарем. Но в ту секунду, когда я прижалась к Гансу спиной, мои мышцы обмякли, и схватка была проиграна. Я повисла, прижавшись к груди Ганса, а он притянул меня к себе, обхватил поперек туловища ручищей с зажатым в ней маркером и положил подбородок мне на макушку.
Ганс снова держал меня в руках.
Моя кровеносная система переполнилась дофамином.
Глаза закатились.
С самого утра я помирала по еще одному объятию. Мне так хотелось снова ощутить руки Ганса вокруг себя, даже больше, чем увидеть этот его знаменитый член. А это кое-что значило.
Закрыв глаза, я затаила дыхание, надеясь, что смогу остановить время. Может быть, я смогу навсегда остаться в этом пространстве между двумя вздохами.
Я не дышала, когда Ганс разжал хватку на моем запястье и ласково погладил кожу под своей ладонью. Я не дышала, когда подняла свою правую руку и вытащила маркер из его правой руки. И приоткрыла только один глаз, когда писала свой номер телефона поверх его татуировок, хотя мои легкие уже пылали в груди, как два костра.
Я не дышала до тех пор, пока до нас, знаменуя мой провал, не донеслись сквозь стены первые аккорды первой песни «Love Like Winter».
Мне не удалось остановить время. Все, чего я добилась, так это кислородного голодания в попытке вручить свое сердце очередному недоступному мне парню.
«Дура, дура, идиотка».
Вздохнув, я высвободилась из объятий Ганса и положила черный маркер обратно на кофейный столик в гримерке. Снова натянула свою самую восторженную улыбку. Обернулась и спросила:
– Ну что, пойдем смотреть концерт?
Ганс повел меня узкими коридорами, и мы пришли к тяжелой серой двери. Я увидела, как она буквально дрожит в резонанс тому, что раздается с другой ее стороны. Обернувшись ко мне со своей улыбкой и ямочками, Ганс распахнул дверь, и на нас обрушился поток радостного шума.