Пока Луна ходила беременной, я находился в предвкушении. Представлял себе двух красивых девчуль с оленьими глазами, нежных и трепетных белокурых ангелочков. В пышных платьицах и бантиках. Как они будут бежать к папке за помощью и звонко выкрикивать: «Папочка пришел!» Из всех моих фантазий сбылось только — «папочка пришел».
Нет, девчонки пошли в маму — та же показная хрупкость, женственность и красота. Посмотришь — реально два ангелочка во плоти. А на деле — два пацана в юбках.
От меня они унаследовали только цвет глаз — ярко-голубой, ведь у Луны серо-голубые глаза. И еще волосы — не чистые блондинки, а немного рыжеватые. Остальным они полностью пошли в породу Лавгуд — Рейвенкло, не иначе. Зато характером — копия Фреда и Джорджа. Не проходило дня, чтобы у нас в доме что-то не взрывалось, не разбивалось. Жабы, кроты, змеи, крысы подвергались тщательному изучению и последующему вскрытию. Причем профессионально, с записями наблюдений и описью. Ставились опыты. Причем жестокими дочки не были и плакали, когда жалели хромого котенка или им же задушенную птичку, лечили всё зверье в округе. Но пытливый ум не давал им просто сидеть на месте и играть в куклы. Самым лучшим для них подарком было, если их отправляли в гости в магазин к дядям Фреду и Джорджу или, еще лучше, домой к четырем обожаемым кузенам. Короче, нашим взрослым приколистам достойная смена растет. Перси, когда наши детишки в Хогвартс пошли, не реже раза в месяц устраивал братьям разнос, ну и мне, заодно. Но гены не пропьешь.
Второй разрыв шаблона у меня случился три года спустя, когда Луна неожиданно забеременела снова. На этот раз пацаном. Я не планировал больше двоих детей, но быстро свыкся с этой мыслью, и с предвкушением представлял, как научу сына пути, летать на метле, драться, копаться и зачаровывать машины.
Луна назвала сына Ланселотом, и пацан доставил мне впоследствии ещё больше волнений, чем дочки.
Ланс, как наследник чужого рода, унаследовал от меня только фигуру и цвет глаз. Всё. Всем остальным он пошел в жену. От белоснежных волос до мечтательного наивного и чистого взгляда, который даже годы не смогли изменить.
Пути я его обучил, а в остальном… Машины его не заинтересовали совсем, зато он отлично фехтовал. Он не особо любил летать на метле, в детстве отдавал все игрушки добровольно, терпел тумаки от более сильных двоюродных братьев, потому что не хотел драться и причинять боль, хотя драться я его научил, и всё время плакал от избытка эмоций. Любое событие вызывало в нем живой восторг — от пролетавшей бабочки до звона колокольчика. Дружил он только с девчонками, которые с восторгом облепляли его как любимую куклу, стоило ему прийти в гости. Они тут же, воркуя, ссыпали ему на колени горы конфет, весело с ним болтали и слушали его, открыв рот, не замечая других мальчишек, а стоило в пределах видимости появиться другому пацану, то они его сразу прогоняли стаей рассерженных ворон, ещё до того, как тот откроет рот и скажет их кумиру какую-нибудь гадость.
У моей мамы он был любимым внуком. Он мог часами ей что-то живо рассказывать, лепетать и показывать, а она утирала слезы восторга и улыбалась, и ее умилению им не было предела. Ей казалось, что у него чувствительная душа и глаза Артура, и она звала внука только «мой василёк».
А ещё Ланс писал стихи. Обо всем на свете и в любой обстановке — просто внезапно выпадал из реальности и чиркал в блокноте. Довольно неплохие стихи, признаться, на длинных опусах я даже расслабленно засыпал под его плавную речь. И пел он просто как маленький ангел небесный. И я всерьез уже опасался, что лет через пятнадцать он представит мне Мэтью — сына Лонгботтома — в качестве своего парня. Оба пацана были погодки и без друг друга жить не могли.
Лонгботтом у нас отличился — стал многодетным отцом. Не то чтобы он это планировал, но так вышло. К моменту рождения моего Ланса у него было уже пять дочек. Бабуля Августа всё мечтала о внуке и наследнике, и у них, наконец, получился Мэтью — копия папы, только блондин с голубыми глазищами матери.
Луне удалось за пять лет поднять родителей Невилла на ноги. Их память была полностью повреждена и стерта до самых юных лет. Теперь им обоим как бы по шесть лет без возможности взрослеть и развиваться. Излечением это назвать нельзя, но они живут и радуются жизни, считая, что Невилл — их папа. И такими они останутся навсегда, до самой смерти. Но Августа у Луны чуть ли не в ногах валялась, благодаря, да и Невилл плакал как пацан. Теперь мы дружим семьями, а наши сыновья — лучшие друзья.
С Гарри я тоже часто вижусь, в основном, на семейных сборищах, а так — иногда пропускаем стаканчик в пабе, болтая о работе и вспоминая молодость. Особой близости у нас с годами не случилось, и мы всё дальше отдалялись, словно друзья из разных городов, которые по-прежнему лучшие друзья, но редко звонят и только затем, чтобы вспомнить молодость и убедиться, что у другого всё в порядке, а так у каждого свой круг общения. Мы оба повзрослели, обзавелись новыми приятелями, и теперь Невилл и Малфой мне ближе, чем лучший друг, хоть Гарри и самый важный в моей жизни, после семьи. Короче, я не силен в психологии, чтобы объяснить эту странность.