Прихожу, а в коробке месиво — не хилое месиво на сто сорок тысяч и пару лет убитого времени, когда я с семнадцати лет редкие экземпляры правдами и неправдами доставал, чтобы коллекция полная была. Она давно бубнила, что у семейного мужчины хобби, окромя любимой жены, быть не может, но вот не думал, что она на такое решится.
Тогда я впервые ее ударил, вообще женщину ударил впервые. Молча под ее завывания побросал в чемодан шмотки и такси ей вызвал. А вечером за стаканом вискаря решил, что никогда больше не женюсь. Ну их нахрен, этих баб… С тех пор жил для себя, да и что той жизни было — тридцатник даже не разменял.
Как я тут очутился, так и не вспомнил, как память ни напрягал. Вроде бы все как всегда было — провел день в мастерской, потом у Седого зависали пару часов, и я домой свалил. И все — темнота и новое тело.
Волнения за семью тоже не чувствовал, словно кто-то мне в голову вложил, что у них все хорошо будет. А вот мне здесь что прикажете делать?
Тут будильник всхрапнул, открыл заспанные глаза и запел:
— Вставай… Вставай… Просыпайся… А то все вкусное съедят без тебя… Вставай… — надрывался он, пока я ему щелбан не отвесил, и он наконец обиженно замолчал, шевеля стрелками, словно усами. Оказалось, пока я в воспоминания ударился, уже утро наступило.
— А ну все живо вставайте, — прокатился по дому приветливый рев Молли, — пока я сама не поднялась и не вытащила вас из постелей, сони.
Я обреченно вздохнул и торопливо потопал в ванну, пока туда остальные не набежали. А то с мамы Молли станется исполнить свою угрозу.
Глава 2
На завтрак спустился самым первым. Близнецам, колотившим мне в двери ванной комнаты, поторапливая, надоело ждать. Они решили проскользнуть в кухню не умывшись, но мать надавала им полотенцем пониже спины и отправила обратно. Увы, ванная была уже занята Перси, а вперед Джинни они никогда не прорвутся — девчонка вылитая мать со всеми вытекающими, так что придется ждать. Если повезет, то успею как раз спокойно доесть, пока они не вернутся. А то у них привычка подкидывать в тарелки зазевавшимся разную гадость: пуговицы, сухого паука или пару семечек жгучего перца.
Вежливо поздоровался с мамой Молли, получил порцию утренних приветственных причитаний и сел на свое место — последний табурет в конце стола напротив Джинни.
Возле меня, как по волшебству, возникли тарелка овсяной каши и пара толстых ломтей белой булки, щедро намазанных маслом и посыпанных сахаром. Благодарно кивнув, приступил к трапезе.
Почти вслед за мной в кухню зашел заспанный Артур. Рассеянно клюнул жену в щеку, буркнул утреннее приветствие и, плюхнувшись на табурет во главе стола, получил свою порцию яичницы с беконом. После чего взял вилку и уткнулся в свежий «Пророк».
В этом доме было не принято спускаться в столовую всем вместе. Жильцы подтягивались к столу в разное время, но старались не опаздывать, так что в течение пятнадцати минут вся семья, без исключения, была в сборе. Даже Перси, который всегда с трудом просыпался по утрам.
Мама Молли к завтраку пекла просто чудесные сладкие пирожки с разными джемами внутри, но все больше всего обожали ватрушки, а их всегда было мало, и соням они обычно не доставались, особенно если близнецы успевали на завтрак первыми, а мать, отвлекшись, упускала блюдо из виду.
Я сначала удивлялся, почему бы тогда не печь только одни ватрушки, чтобы хватало всем, но потом сообразил, что так Молли стимулировала детей к дисциплине и ненавязчиво поторапливала. И таких скрытых манипуляций я, с удивлением, обнаружил еще много. Супруги Уизли, при внешней простоте и недалекости, оказались далеко не так просты, как мне казалось.
В этой семье было не принято давить на детей. Родители давали видимость выбора, подталкивая к нужному им самим результату, учили ответственности и принятию последствий на практике. Тем же близнецам позволяли проводить их исследования, а в случае происшествий — наказывали, но никогда прямо ничего не запрещали. И я понял это далеко не сразу.
Поначалу поведение взрослых мне казалось простой безответственностью и пофигизмом. Типа, нарожали от небольшого ума кучу детей, и они теперь растут как сорняки в поле, а самих родителей волнует только как всех накормить и мало-мальски одеть. Как же мне теперь погано на душе за свои грязные мыслишки.
Для этих людей дети являлись личностями, чей выбор уважали и учитывали, позволяя им расти и развиваться такими, как те захотят сами.