Однажды офицерам штаба задал такой вопрос:
— Почему наша пехота в обороне почти не ведёт ружейного огня? Противник наступает, вот он, уже в зоне прицельного огня, а наши стрелки молчат.
— На то артиллерия, миномёты, — возразил один из командиров стрелковых полков.
— А пехота? Посмотрите, как ведёт себя противник. Стоит показаться нашим цепям в зоне видимости, из окопов — море ружейно-пулемётного огня! Прошу изучить все обстоятельства дела и доложить.
В тот же день выехал на передний край. С батальонного НП, где пригнувшись, а где и ползком, пробрался к линии окопов. Из ближайшей одиночной ячейки выглянул боец: с виду — солдат старый, со стажем и опытом. Ячейка отрыта по всем правилам — для стрельбы стоя. Спросил наугад:
— В империалистическую где воевал?
И — не ошибся…
— Под Августовом, — отвечает.
Так. Значит, солдат бывалый.
— И каково сидеть одному в окопе?
Солдат пожал плечами и признался:
— Когда танками прёт, то и потрясывает. А так — ничего, земля-матушка бережёт.
— А почему потрясывает? После Августова солдата напугать трудно.
— Под Августовом мы, товарищ генерал, в траншеях сидели. Да и танков там у него не было. В траншее всё же не так боязно. Там хоть друг на друга посмотришь — и пугаться вроде совестно… А тут… Сидишь как есть один на всём поле. Есть кто рядом живой или нет — не знаешь…
— А ну-ка, уступите. Ползите пока к пулемётчикам, у них окоп просторнее. — Спрыгнул в щель, взял в руки винтовку, сел на подстилку из елового лапника, прислушался. Окопчик надёжный, отрыт правильно, со знанием дела, внизу подстилка. В нишах гранаты, котелок. Всё как надо. Но тоскливо и жутковато.
Противник как раз начал орудийно-миномётный обстрел линии окопов. Иногда мины ложились с перелётом, в глубине обороны, в лесу. Тогда казалось, что бой переместился туда, и становилось ещё больше не по себе.
Из воспоминаний: «Сознание, что где-то справа и слева сидят красноармейцы, у меня сохранялось, но я их не видел и не слышал. Командир отделения не видел меня, как и всех своих подчинённых. А бой продолжался. Рвались снаряды и мины, свистели пули и осколки. Иногда сбрасывали бомбы самолёты.
Я, старый солдат, участвовавший во многих боях, и то, сознаюсь откровенно, чувствовал себя в этом гнезде очень плохо. Меня всё время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнёздах или уже покинули их, а я остался один. Уж если ощущение тревоги не покидало меня, то каким же оно было у человека, который, может быть, впервые в бою!..
Человек всегда остаётся человеком, и, естественно, особенно в минуты опасности ему хочется видеть рядом с собой товарища и, конечно, командира. Отчего-то народ сказал: на миру и смерть красна. И командиру отделения обязательно нужно видеть подчинённых: кого подбодрить, кого похвалить, словом, влиять на людей и держать их в руках.
Система ячеечной обороны оказалась для войны непригодной. Мы обсуждали в своём коллективе и мои наблюдения, и соображения офицеров, которым было поручено приглядеться к пехоте на передовой. Все пришли к выводу, что надо немедленно ликвидировать систему ячеек и переходить на траншеи. В этот же день всем частям группы были даны соответствующие указания. Послали донесение командующему Западным фронтом. Маршал Тимошенко с присущей ему решительностью согласился с нами. Дело пошло на лад проще и легче. И оборона стала прочнее. Были у нас старые солдаты, младший комсостав времён Первой мировой войны, офицеры, призванные по мобилизации. Они траншеи помнили и помогли всем быстро усвоить эту несложную систему».
В район Ярцева, как мы помним, Рокоссовский прибыл с горсткой младших офицеров и двумя зенитными установками счетверённых пулемётов. А через 20 дней у него под рукой была уже армия. Ярцевская армейская группа приказом штаба Западного фронта была объединена с остатками 16-й армии, вырвавшейся из-под Смоленска. «После объединения армия представляла внушительную силу, — писал он в «Солдатском долге», — 101-я танковая полковника Г. М. Михайлова, 1-я Московская мотострелковая, в командование которой вступил полковник А. И. Лизюков, 38-я полковника М. Г. Кириллова, 152-я полковника П. Н. Чернышёва, 64-я полковника А. С. Грязнова, 108-я полковника Н. И. Орлова, 27-я танковая бригада Ф. Т. Ремизова, тяжёлый артиллерийский дивизион и другие части.
Армия занимала оборону на 50-километровом фронте, перехватывая основную магистраль Смоленск — Вязьма».
11 сентября вышел указ о присвоении генерал-майору К. К. Рокоссовскому очередного воинского звания — генерал-лейтенант. А чуть раньше — о награждении орденом Красного Знамени. Четвёртым.
Глава четырнадцатая
КАТАСТРОФА ПОД ВЯЗЬМОЙ
Он принял на себя бремя огромной ответственности…
В сентябре на фронтах произошли события, которые во многом решили не только дальнейший ход военных действий на советско-германском фронте, но и значительно повлияли на их конечный результат.
Группа армий «Север» и финские войска блокировали Ленинград. Сталин срочно послал туда генерала Жукова, освободив его от обязанностей командующего войсками Резервного фронта. Армии Резервного фронта только что завершили успешную операцию по ликвидации ельнинского выступа, освободили Ельню и многие населённые пункты Смоленщины. Генерал Жуков жёсткими, порой жестокими мерами смог добиться стабилизации обстановки в районе Ленинграда. Пал Киев. В киевском «котле» была блокирована, а затем частично уничтожена, а частично пленена огромная группировка войск Юго-Западного фронта. При выходе из окружения в бою уничтожен почти весь штаб Юго-Западного округа и 5-й армии. Генерал Кирпонос погиб. Генерал Потапов попал в плен. Севернее Чернигова перестал существовать 9-й механизированный корпус, которым после убытия на смоленское направление Рокоссовского командовал генерал Маслов. Из остатков корпуса был сформирован сводный батальон и передан соседнему 15-му мехкорпусу генерала Карпезо. Ставка Верховного главнокомандования отдала приказ армиям Резервного, Западного и Брянского фронтов прекратить изнурительные атаки и «перейти к упорной обороне».
В эти дни, когда выпадали редкие и недолгие часы тишины, командиры заводили разговоры о семьях, жёнах, детях.
У него сжималось сердце. Вестей от жены и дочери он до сих пор не получил. Рассказ о гибели жены полковника Малинина потряс его настолько, что он принялся писать письмо за письмом, ещё не зная, дошло ли до милых его сердцу адресатов хотя бы одно из них. Оставалось упорно верить, что с женой и дочерью всё хорошо. Жить только войной и ненавистью к врагу было невозможно.
«Дорогие, милые Lulu и Адуся!
Пишу вам письмо за письмом, не будучи уверенным, получите ли вы его. Все меры принял к розыску вас. Неоднократно нападал на след, но, увы, вы опять исчезали. Сколько скитаний и невзгод перенесли вы! Я по-прежнему здоров и бодр. По вас скучаю и много о вас думаю. Часто вижу во сне. Верю, верю, что вас увижу, прижму к своей груди и крепко-крепко расцелую.
Был в Москве. За двадцать дней первый раз поспал раздетым, в постели. Принял холодную ванну — горячей воды не было. Ну вот, мои милые, пока всё. Надеюсь, что связь установим. До свидания, целую вас бесконечное количество раз, ваш и безумно любящий вас Костя.
27 июля 1941-го».
В Москву ездил на вручение ордена. Тогда награждали крайне редко. Даже медали вручались в Москве.
В конце сентября наконец получил радостную весть — отыскалась семья. Тут же приказал составить справку и выслать её по адресу, который значился в извещении. Справка была составлена 30 сентября 1941 года и в тот же день отправлена в Новосибирск: