Пётр Иванович Багратион (1765–1812) ничего подобного в своей жизни и войнах не знал и, должно быть, был бы счастлив в предстоящем сражении командовать хотя бы корпусом.
11 мая Рокоссовский в очередной раз с фронта отбыл в Москву и представил план, изменённый в соответствии с общими задачами фронтов центра и северного крыла.
Рокоссовский: «Мы готовились к боям тщательно. Составлению плана предшествовала большая работа на местности, в особенности на переднем крае. Приходилось в буквальном смысле слова ползать на животе. Изучение местности и состояния вражеской обороны убедило в том, что на правом крыле фронта целесообразно нанести два удара с разных участков: один — силами 3-й и 48-й армий из района Рогачёва на Бобруйск, Осиповичи, другой — силами 65-й и 28-й армий из района нижнее течение Березины, Озаричи в общем направлении на Слуцк. Причём оба удара должны быть главными. Это шло вразрез с установившимся взглядом, согласно которому при наступлении наносится один главный удар, для чего и сосредоточиваются основные силы и средства. Принимая несколько необычное решение, мы шли на известное распыление сил, но в болотах Полесья другого выхода, а вернее сказать — другого пути к успеху операции у нас не было».
В двадцатых числах мая Рокоссовский снова прибыл в Ставку. Здесь собрались командующие войсками фронтов, которым предстояло действовать в новом наступлении. На совещании присутствовали члены Ставки и политбюро. План Рокоссовского подвергся критике. Удар левого крыла фронта на люблинском направлении был одобрен. Когда же комфронта изложил концепцию второго удара группировкой правого крыла, возникла заминка. Сталин потребовал нанесения сильного удара в одном месте, одной мощной группировкой. Рокоссовский стоял на своём: необходимо нанести два удара. Именно в таких обстоятельствах, настаивал комфронта, противник будет лишён возможности перебрасывать свои силы с одного оперативного направления на другое, и это даст возможность избежать больших потерь, а общий удар будет иметь наибольшую силу.
— Товарищ Рокоссовский, — наконец не выдержал Верховный напора своего Багратиона, — предлагаем вам выйти в соседнюю комнату и хорошо подумать.
Рокоссовский вышел. О чём он думал? О том, что совсем недавно довелось пережить в ленинградских «Крестах»? О семье? О своих боевых товарищах, с кем вместе создавал этот дерзкий план, ломающий многие представления и стереотипы войны? А план действительно хорош, и надо его во что бы то ни стало отстоять.
— Ну, что вы нам скажете, товарищ Рокоссовский? — спросил Верховный, когда время размышлений иссякло и он вернулся в комнату, где продолжалось заседание Ставки.
— Товарищ Сталин, я ещё раз обдумал план предстоящей операции и считаю верным замысел прорыва обороны противника двумя ударными группами: одной — севернее Рогачёва, другой — южнее Паричи. — Рокоссовский доложил и умолк.
Наступила тишина. Такую тишину мог нарушить только один человек, находившийся в те минуты в Ставке. Он тоже молчал. Для некоторых из присутствующих упорство командующего войсками 1-го Белорусского фронта выглядело дерзостью. Но реакция Сталина была сдержанной. Он снова предложил Рокоссовскому пройти в боковую комнату и ещё раз «хорошенько подумать».
Следом за комфронта в комнату для размышлений вышли партийные работники и члены ГКО Г. М. Маленков и В. М. Молотов. Маленков начал резко:
— Генерал, вы не забывайтесь! Вы же не в своём штабе находитесь! Вы возражаете товарищу Сталину…
— Товарищ Рокоссовский, — сказал Молотов, когда его коллега Маленков, кажется, выговорился и пора было подвести итог, — советую вам согласиться с мнением Верховного главнокомандующего.
Времена, когда в Ставке спорили, порой до крика и матерщины, миновали. Даже Жуков в последнее время здесь разговаривал весьма корректно.
— Товарищ Рокоссовский, — сказал Сталин, когда они вернулись для окончательного решения, — скажите нам, что же всё-таки лучше: два слабых удара или один сильный?
Стало очевидным: Верховный подвёл черту — «два слабых удара…». Но почему — слабых?!
— Лучше, товарищ Сталин, два сильных удара и оба — главные.
Снова зазвенела тишина, застучала в затылке тугими ударами крови, как напоминание о «Крестах»…
— Хорошо, — неожиданно согласился Сталин. — Настойчивость командующего фронтом доказывает, что организация наступления тщательно продумана. А это надёжная гарантия успеха.
Основная нагрузка в операции «Багратион» ложилась на 1-й Белорусский и 3-й Белорусский фронты. Их ударные группировки должны были с ходу прорвать оборону противника, энергично продвинуться на запад и сомкнуться своими флангами западнее Минска, захлопнув своим стремительным и размашистым манёвром огромный «котёл».
3-м Белорусским фронтом в то время командовал генерал Черняховский.
Войска Рокоссовского провели удары в Белоруссии блестяще.
Маршал вспоминал: «В ночь на 24 июня мы с генералом Телегиным[119], Казаковым и Орлом поехали в 28-ю армию. Наблюдательный пункт командарма А. А. Лучинского[120] был оборудован в лесу. Тут была построена вышка, высота которой равнялась росту самых мощных сосен. С неё мы и решили наблюдать за развитием сражения на этом участке. Представитель Ставки Г. К. Жуков, в своё время горячо отстаивавший идею главного удара с днепровского плацдарма 3-й армии, отправился туда. Уезжая, Георгий Константинович шутя сказал мне, что они с Горбатовым подадут нам руку через Березину и помогут вытащить войска из болот к Бобруйску. А вышло-то, пожалуй, наоборот».
Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях» о начале операции и состоянии немецкой обороны на южном и северном участках прорыва писал: «Как мы и предполагали, немецкое командование меньше всего ожидало в этом районе удара наших войск. Поэтому оборона противника здесь, по существу, была очаговой, сплошной обороны не существовало. Иначе обстояло дело в районе Рогачёва. Там оборона противника была более сильной, а подступы к ней находились под обстрелом его огневой системы».
На это и делал свой расчёт штаб 1-го Белорусского фронта. Ударить там, где противник атаки не ждёт. Бойцы по болотам пробирались в специально изготовленных мокроступах, какими испокон веков здесь, в болотном краю, пользовались местные жители. Танки через топи пустили по бревенчатым гатям. Поработать пришлось основательно. Больше месяца бойцы не выпускали из рук топоры и пилы. Как сказал поэт Михаил Кульчицкий: «Война — совсем не фейерверк, а просто — трудная работа…» Гати изготовили заблаговременно, а подтаскивали их из тыла и соединяли скобами уже под гул артиллерийского огня. Немецкая разведка о готовящемся прорыве на этом участке так ничего и не узнала.
На рогачёвском направлении армии Горбатова и Романенко, поддерживаемые 9-м танковым корпусом, встретили упорнейшее сопротивление противника. На некоторых участках пришлось буквально прогрызать его, используя артиллерию и штурмовую авиацию. Немцы держались из последних сил, хорошо понимая, что произойдёт, если советские войска прорвут оборону на всю глубину и введут в прорыв подвижные части.
На паричском направлении армии Батова и Лучинского при поддержке 1-го Донского танкового корпуса генерала М. Ф. Панова[121] и конно-механизированной группы генерала И. А. Плиева сразу же взломали немецкую оборону, расширили прорыв до 30 километров и ринулись в тыловые районы. На второй день прорыв удалось увеличить. Противник начал отходить на север и северо-запад.
На исходе первого же дня успех вполне определился, и в последующие сутки Рокоссовский последовательно наращивал удар, делая ситуацию необратимой. Нерв гигантской атаки он как командующий постоянно держал в своей руке. Штаб работал как часы.
Позвонил Жуков:
— Поздравляю с успехом! Болота вы проскочили лихо, по-кавалерийски! Похоже, что руку придётся подавать вам — Горбатову, с южного берега Березины.
119
120
121