Жуков надул щеки и снова начал ходить по кабинету. Ему хотелось закончить этот разговор, но, учитывая, что он его затеял сам, пришлось выслушивать до конца.
- Жуков впервые прибыл к нам на КП в Свободу 4 июля и пробыл у нас до 10 - 11 часов 5 июля. Находясь у нас в штабе в ночь перед началом сражения, когда было получено донесение Пухова о захвате вражеских саперов, сообщивших о начале немецкого наступления, Жуков отказался взять на себя ответственность и отдать приказ о начале артиллерийской контрподготовки, заявив: «Ты командующий, ты и решай». А утром с разрешения Сталина уехал к Соколовскому. Теперь же Жуков рассказывает читателю, как он давал команду на открытие артиллерийского огня и как трудно далось ему это решение, но оно было единственно верным, и перед наступлением немцы понесли большие потери в живой силе и технике.
Рокоссовский поднялся, взял свою папку, надел фуражку.
- Искажать истину и приписывать себе то, чего не было?.. Странно,очень странно.
Жуков продолжал ходить по кабинету и молчал.
Говорить дальше не было смысла - Жуков делал над, что в этом разговоре он не нуждается. Рокоссовский, не глядя на маршала, вышел из кабинета.
Поднимая эти вопросы, Рокоссовский преследовал одну-един-ственную цель - сохранение исторической правды о Великой Отечественной войне, пока еще живы ее активные участники.
Видимо, стремление Жукова увенчать себя лаврами единственного стратега в разработке и осуществлении операций в прошедшей войне сильно повлияло на выступление Рокоссовского на октябрьском Пленуме ЦК КПСС 1957 года, когда снимали маршала с поста министра обороны. -Он часто спорил с Жуковым, во к его таланту относился с уважением. Однако на пленуме, вспомнив «трофейные» грехи Жукова, разбор его дела при Сталине, Рокоссовский сказал: «Он тогда! прямо признал, что да, действительно, за ним были такие ошибки. Он, мол, зазнался, у него известная доля тщеславия и честолюбия, и дал слово, что исправит свои ошибки на другом месте работы. Но это были только слова...»
а
3
Шли годы, здоровье маршала начало сдавать - сказались нечеловеческое напряжение в войнах, в которых он участвовал с небольшими перерывами более 15 лет, и тюрьма, угнетавшая его душу и терзавшая тело почти три года. В апреле 1962 года Константин Константинович покинул пост начальника Главной инспекции Вооруженных Сил и остался в составе группы генеральных инспекторов Министерства обороны, которую в армии называли «райской группой». Но, учитывая его неуемную жажду к работе, скромность и добросовестность, райской жизни у него в этой группе не получилось.
Он активно участвовал в работе Советского комитета ветеранов войны, мобилизуя своих старых друзей по оружию на работу среди молодежи по ее воспитанию в духе любви к Родине.
«Сквозь большое окно, - пишет журналист, - в кабинет смотрит сумрачный зимний день. Над столом возвышается крупная фигура в маршальской форме. Кто не видел Рокоссовского с той курской поры, возможно, и найдет в нем перемены: резче обозначились морщины на лице, посеребрились сединой и без того светлые волосы. Но в главном - в поведении, в характере - он тот же. Сколько им пережито, сколько перенесено ран, да и лет уже шестьдесят восемь, но он не поддается недугам, голубоглазый, стройный, ой также бодр, приветлив, улыбчив. На квартире у него я видел на видном месте, как самую ходовую вещь, эспандер - каждое утро зарядка, да и днем нередко подойдет, расправит плечи. Сейчас он то и дело, встает из-за стола, размашисто прохаживается - все та же излюбленная привычка думать на ходу. Часто звонит телефон. Скульптор Э.В. Вучетич хочет проконсультироваться по сооружаемому на Мамаевом кургане монументу героям битвы на Волге. Звонок из Военно-научного управления Генерального штаба: в сборнике «Великая битва на Волге», который редактирует Константин Константинович, надо посмотреть последние статьи».
Рокоссовский поддерживал душевные контакты со своими бывшими подчиненными. Они частенько бывали гостями мар* шала, в том числе и польские офицеры. Он, как и прежде, интересовался проблемами Варшавы, Войска Польского.
• Духовная связь с Родиной проявлялась и в деятельности Общества советско-польской дружбы, и в постоянном интересе к польской литературе и искусству.
«Во время работы в Москве я встречался с маршалом Рокоссовским и его семьей, - вспоминает генерал дивизии Ян Сле-вицьский, - как сам маршал, так и его супруга с большой теплотой вспоминали Польшу и Варшаву. Несмотря на то что маршал покинул Родину при сложных обстоятельствах, но в его сердце сохранилось чувство любви к польским солдатам и офицерам**»
Рокоссовский не упускал ни одного случая, чтобы поговорить с польскими гостями. На торжественных выпусках в военных академиях он всегда находил удобный момент для того, чтобы побывать в кругу польских офицеров, поздравить их и побеседовать накоротке - притом всегда на польском языке.
Сегодня на исходе дня, когда Рокоссовский редактировал статью для сборника «Великая битва на Волге», ему принесли Письмо от Белозерова. Он прочитал его, повертел в руках, будто сомневаясь, понял ли его, вышел из-за стола, закурил, прошелся по кабинету. Было видно, что письмо испортило ему настроение. И было за что переживать.
Наряду с рассказом о своей жизни, о работе, о семье, Белозеров пошел в атаку на решения двадцать второго съезда КПСС, наметившего программу построения коммунизма в нашей стране. Андрей рубил тут направо'и налево.
Рокоссовский снова взял письмо и, раздумывая, прочитал небольшой отрывок вслух:
«Знаешь, Костя, у меня создается стойкое впечатление, что жизнь народа нашей страны заключается только в жертвенности. Не хватает хлеба, ходим в латаных штанах, едва сводим концы с концами, а тут на тебе - наше поколение уже будет жить при коммунизме. Это же бред, рассчитанный на то, чтобы народу векрутить мозги. Неужели наши многострадальные люда не заслужили счастья при жизни? Ты извини меня, Костя, но я не могу справиться с эмоциями. Люди, поглощенные будущим, забывая о настоящем, напоминают мне ослов: чтобы заставить последних идти быстрее, на прикрепленной к их голове палке вешают вязанку сена. Осел постоянно видит ее перед собой и семенит за ней, чтобы ее схватить.И так, бедолага, трудится в надежде вдосталь поесть, бежит и бежит, пока не наступит его конец. Примерно таким методом мы строим наше будущее».
«Это уж слишком», - подумал Рокоссовский и лихорадочно принялся за ответ. Рокоссовский своим обостренным чутьем угадывал опасность в рассуждениях друга и просил его не впадать в крайности и вести более благоразумный образ жизни. В заключение он ему напоминает:-«Ты, Андрей, как лунатик, гуляешь по крышам, но когда тебя разбудят, ты можешь провалиться в пропасть. Я настоятельно рекомендую жене и дочурке держать тебя в узде и не пускать на крышу. Ты же умный мужик и хорошо знаешь, что она может и поехать».
Глава седьмая 1
В конце 1966 года Рокоссовский сидел в своем кабинете и работал над будущей книгой. Зеленое сукно стола, свет, падавший из двух окон, спокойная и привычная обстановка - все это настраивало на рабочий лад. Сегодня он писал с удивительным чувством свободы и легкости, еле поспевая за мыслью. Одна треть книги, над которой он работал уже около года, была готова, и он, словно предчувствуя, что не так много осталось времени ходить по этой земле, старался ее побыстрее закончить. Пройдено много разных дорог, остались позади победы и неудачи, встречи с известными и простыми людьми, трудаые для понимания исторические события. Все это надо было вспомнить, обдумать и правдиво рассказать людям. Маршал был твердо намерен сегодня посидеть за столом пять-шесть часов, но вот незадача - напросился на встречу знакомый еще по войне корреспондент, который собирался у него взять интервью в связи с семидесятилетием. Не лежала у него душа к разговорам, но газетчик оказался слишком настырным, и он не мог ему отказать.
Как было условлено, через четверть часа корреспондент уже сидел у него в кабинете и, применяя свои журналистские приемы, пытался маршала разговорить. Задав несколько дежурных вопросов и получив на них короткие ответы, сотрудник газеты натолкнулся на нежелание маршала вести какую-либо беседу. Было заметно, что стоять у него сегодня над душой бесполезно и что, вопреки общему мнению о веселом нраве Рокоссовского, в