- Ты присутствовал?
- Да, - коротко ответил Белозеров и после недолгой паузы с иронией продолжил: - Я готов был провалиться сквозь землю от такого позора:
-Почему? — ■
- Костя! - Он минуту молчал е мрачным видом. - Ты не поверишь, как мне было тяжело наблюдать эту унизительную картину. Во-первых, почти половина обслуживающего персонала были гэбэшники. Я их физиономии за версту вижу. Во-вторых, я впервые осознал, что наш простой народ не знает элементарных культурных норм. А что удивительного? Когда живешь среди неприхотливых людей, то растворяешься в их среде и тебе кажется, что по-другому и быть не может.
- А что здесь плохого? - спросил маршал мягким и тихим голосом.
- Это другой вопрос, - ответил Белозеров, покосившись на Павлика, пытавшегося залезть на яблоню. - Как ты думаешь, я имею право поглядеть на себя со стороны?
- Конечно, имеешь.
- Так вот. Когда увидишь себя в непривычной ситуации, то оторопь берет - дикорастущие мы люди. Посмотрел бы ты, как наши колхозники вели себя за столом. Копошимся в темноте -вроде бы не отличаемся от других, а при свете мы выглядим по-другому. - Он замолчал и, хрипло откашлявшись, продолжил: - Я убедился в этом, когда закончился прием в ресторане. Несмотря на волевые жесты «официантов», гости в считанные минуты рассовали себе в торбы и Сумки все, что оставалось на столе.
- И правильно сделали, - улыбнулся Рокоссовский. - Не пропадать же добру. - Мне было не до смеха, Костя, — возразил Белозеров, подняв на маршала беспокойные глаза. - Я находился рядом с американцами и не знал, куда девать глаза, Мне казалось, что меня пригвоздили к позорному столбу.
- В чем эти люди провинились, что ты на них нападаешь?
- Я не на них нападаю! - сказал Белозеров, махнув рукой. --Мне претит эта наглая ложь о счастливой жизни!
- Твои доводы, Андрей, с первого взгляда, неоспоримые, но их можно опровергнуть, - сказал Рокоссовский, наливая в рюмки коньяк. - Я не стану этого делать. Но я уверен в одном— на крутых поворотах истории на наш народ можно положиться. Всеобщая беда прошедшей войны объединила всех -правых, виноватых, униженных и оскорбленных. Ты вспомни себя, как ты правдами и неправдами рвался на фронт.
Белозеров, облокотившись на стол, не спускал глаз со своего друга. Он давно не слышал его спокойного, уверенного голоса и теперь ловил каждое слово.
Рокоссовский умолк, погруженный в раздумья,
- Все это так, дорогой мой маршал, - произнес Белозеров и перевел взгляд на лес, словно там, в его дебрях, находились ответы на мучившие его вопросы.
- Ведь мы, Андрей, не были готовы к войне, - продолжал Рокоссовский утомленным голосом. - На мой взгляд, руководство страны совершило ряд политических ошибок, связанных с обороной. Генеральный штаб накануне войны проявил непростительную беспечность и бездеятельность. - Маршал был бледен. Короче говоря, мы отдали политическую и стратегическую инициативу В руки противника й своими неразумными действиями поощряли Германию к нападению.
- Но ведь мы победили.
- Да, победили, - сказал Рокоссовский, поднимая рюмку. -Армия, обессиленная от потерь и разрушений, потрясенная до основания первыми месяцами боев, выведенная из морального равновесия, была поддержана народом. Он своими неисчислимыми жертвами сумел восполнить то, чего не хватало для победы над фашизмом, и исправить все предвоенные ошибки. - Рокоссовский встал. — Я хочу поднять тост за величие духа нашего народа* за терпение И доброту.
- Я согласен, наш народ уникален и достоин другой жизни, -Белозеров опорожнил рюмку, взял из вазы конфету и после некоторого раздумья добавил: - Нет, Костя, нет и еще раз нет, не то общество мы построили, к какому первоначально стремились. Не все люди представляют, какой мы построили социализм.
- А ты представляешь? - полунасмешливо, полусерьезно спросил маршал, вновь прикуривая папиросу.
- Эх, Костя, дорогой мой друг! - воскликнул Белозеров. - Непросто ответить на этот вопрос, но я попробую, и очень коротко.
- Давай, философ, давай, - сказал Рокоссовский, окутываясь дымом.
- Знаешь, Костя, мне иногда кажется, что под куполом прекрасных идей равенства, свободы и братства мы построили арену цирка, где дрессируем не зверей, а людей.
Подошла Юлия Петровна и поставила на стол чайник, варенье. Заметив усталое лицо мужа, сказала:
- Вам не надоело говорить о политике?
- Нет, мама, не надоело, - ответил Рокоссовский, поднося ко рту ложечку варенья. - Нас уже не переделаешь.
- Андрюша, ты не передумал, может, останешься на ночь? -спросила хозяйка, поправляя короткие черные с проседью волСсы.
- У меня уже билет в кармане.
- Во сколько поезд? - спросила она.
- В двадцать три сорок я должен быть на Белорусском вокзале.
- Костя, ты машину заказал?
- Разумеется. К десяти часам подойдет.
- В моем распоряжении еще более часа, - глянув на часы, произнес Белозеров.
Подошел Павлик, попрощался с дедушкой и гостем, и Юлия Петровна ушла укладывать его спать.
- Что-то, Костя, ты не очень охотно рассказывал сегодня о себе, - сказал Белозеров, поднимаясь из-за стола вслед за Рокоссовским. - Ты ведь много видел. Служил в Польше, потом снова вернулся в Россию.
- О чем говорить, Андрей, ирония моей судьбы и так ясна.
-В чем же она?
- В России меня считают поляком, а на родине - русским, - горько улыбнулся маршал.
Еще один летний день уносил частицу жизни в небытие. Me* жду деревьями просвечивалась желто-багровая полоса, оставленная на небе уходящим за горизонт солнцем. Над лесом с пронзительным шумом пролетела стая скворцов; где-то ворковали голуби; со стороны поля доносилась перепелиная песня -«пить-полоть», «пить-полоть*.
Друзья, теперь уже в мирной задушевной беседе, прошлись по лесу, затем присели на бревно, приспособленное под скамейку. Они говорили о прошедшей войне, заглядывали в будущее страны...
Было заметно, что разговор давался Рокоссовскому с трудом, Встреча с другом заставила его повеселеть, разговориться, но под конец обернулась утомлением: лицо вытянулось, глаза смотрели куда-то вдаль, голос стал тихим.
Белозеров понял, что с другом творится что-то неладное. Он положил ему руку на плечо и осторожно спросил:
- Костя, дорогой, скажи честно, ты болен?
- Да, Андрей, - ответил Рокоссовский, испытывая острую неловкость. - От меня близкие скрывают, но я знаю... - Он повернулся к Белозерову. - Я безнадежно болен, Андрей... У меня рак.
На крыльце дачи поблескивал свет фонаря; на темно-синем небе загорались звезды; продолжала петь перепелка—«пить-полоть», «пить-полоть*.
- Андрей, - нарушил молчание Рокоссовский. - Ты слышишь меня?
- Слышу, слышу, Костя.
- Не надо, друг, не грусти. Случилось то, что должно было случиться, рано или поздно. Тут нет ничего необычного... Давно мы с тобой, Андрей, не пели.
Он затянул тихим голосом, песню подхватил Белозеров:
По диким стелим Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная.
Тащился с сумой на плечах.
Андрей поднялся, прислонился к гладкому стволу березы и, скрестив руки на груди, не сводил глаз с Рокоссовского. Он в последний раз всматривался в красивый профиль, смотрел на теряющуюся на темном фоне леса фигуру.
Он думал о судьбе, которая свела его с этим незаурядным человеком, об угаре революционной борьбы, выпавшей на их долю, об истинной дружбе, которая связывала их многие годы, о совместном хождении до мукам. Вдруг он порывисто подошел к шагнувшему навстречу другу и крепко обнял его аа плечи. И так они стояли молча до тех пор, пока не услышали сигнал машины.
Они несколько раз поднимали друг на друга глаза, будто хотели что-то сказать, но снова опускали. Тихо, задумчиво стоял лес, словно ему одному были ведомы тайны, которыми были полны души этих людей в минуты последнего в их жизни расставания. Растроганно и печально продолжала петь перепелка — «пить-полоть», «пить-полоть».
2