Стояла июньская жара. Над дорогой за каждой машиной, словно пар из гейзеров, клубилась пыль. Рядом с водителем «Виллиса» сидел Аревадзе, а на заднем сиденье находился Рокоссовский. Дорога то поднималась вверх, то падала вниз, в глубокую котловину.
- Как вы думаете, Михаил Егорович, - спросил Рокоссовский, - можно надеяться на вашу дивизию? Она устоит перед танковой мощью противника?
- Товарищ командующий, я бы отказался командовать дивизией, если бы не был в этом уверен.
- Ну что ж, уверенность командира - это немало для успеха в бою.
Машина шла от переднего края, где генералы более двух часов беседовали с солдатами и офицерами, в глубь обороны дивизии. Командующему фронтом хотелось увидеть ее как бы в разрезе.
Перед его глазами одна за другой тянулись артиллерийские позиции, которые с воздуха не Ъогли просматриваться, мелькали капониры с тяжелыми гаубицами. Длинные хоботы пушек тоже были прикрыты маскировочными сетками. Неподвижно стояли зарытые в землю танки. Везде чувствовалась крепкая хозяйская рука командира дивизии. Рокоссовский, исподволь
^рюблюдая за генералом, заметил, что при обнаружении малей-|Шего недостатка в обороне командир сжимал губы и подергивал рравой стрелочкой уса. Машина остановилась возле невидимого Противотанкового района.
п - Давай, дорогой, показывай, как обустроен этот район, -«казал Рокоссовский, вылезая из машины. Генералы погляды* вали то на карту, то на местность.
- Видите, - говорил Аревадзе, - две расположенные параллельно высоты и ложбину между ними?
-Вижу.
- Это оборонительный узел, приспособленный для круговой обороны. Вот противотанковый ров. Справа от нас луг - тут могут пройти танки, если сохранится такая сухая погода.
- Что вы предприняли, чтобы танки не прошли?
- Мы в центре этого луга построили ямы - ловушки. Видите кусты?
- Да вижу, их много.
- Так вот, это маскировка. Под каждым кустом находятся ямы-ловушки.
Рокоссовский подошел к кусту, поднял его и, увидев глубокую яму, улыбнулся:
- Молодцы, хорошо придумали.
Улыбка до ушей озарила лицо командира дивизии. Они проехали около двух километров, и их остановил часовой.
- А здесь что происходит? - уточнил Рокоссовский, приоткрыв дверцу машины.
- Здесь идет боевая учеба, - ответил с какой-то особой гордостью генерал. - Люди, свободные от земляных работ, учатся наступать. Они штурмуют собственный дзот и последовательно отрабатывают элементы боевого порядка.
- Ничего не скажешь, разумно, - похвалил действия Аревадзе командующий фронтом. - Я об этом поговорю с Галаниным. Пока гитлеровцы предоставляют нам время, надо использовать -его на полную катушку.
У комдива от похвалы самого Рокоссовского высохло в горле и сладко забилось сердце. Он тут же решил угостить этого человека вином «Саперави». Теперь он был самым уважаемым для него командиром. Такое поведение военачальника было праздником для его души.
- Товарищ командующий фронтом, - покраснев, проговорил Аревадзе. - Я вас приглашаю на хлеб-соль.
Рокоссовский посмотрел на генерала, усмехнулся. Видимо, грузинский акцент пришелся ему по душе. Он тоже при определенных обстоятельствах был не чужд польского говора.
- Жена вчера прислала «Саперави»! - лихо поднял правую руку вверх Аревадзе. - Это самое лучшее вино в Грузии! В нем ласковые лучи солнца Имеретин.
- Раз так, попробуем вашего лучшего вина, - Рокоссовский взял под руку генерала. - Пошли.
У входа в землянку они умылись и по деревянным ступенькам спустились вниз.
Рокоссовский окинул взглядом землянку, уселся за стол. Аревадзе заглянул в Тумбочку и опешил - там не оказалось ни одной бутылки вина. Он несколько раз приседал, заглядывал во все углы, но и там ничего не было. Он стоял посередине землянки красный, как вареный рак, и не знал куда девать глаза. Заметив растерянность генерала, Рокоссовский жестом руки пригласил его сесть.
- Михаил Егорович, - начал он, добродушно рассматривая своего собеседника. - Мне рассказывали, что в горах Грузии есть такой обычай - приглашать в гости незнакомца, если ты даже совсем беден. - Он глянул на вконец расстроенного Аревадзе и продолжал: - На коне через село ехал в пышном национальном костюме, с дорогим кинжалом на боку, всадник. Увидев незнакомца, один крестьянин сказал: «Братец, куда едешь в такой поздний час? Оставайся на ночь у меня, а завтра утром уедешь. Вино выпьем, шашлык съедим». - Командующий фронтом усмехнулся. - Всадник как раз этого и ждал. Он ловко соскочил с коня и спросил у крестьянина: «А где и к чему привязать коня?» «К кончику моего языка», - сердито ответил крестьянин, сожалея о предложении, сделанном чужаку.
- Я все понял, товарищ, командующий, - сказал глухим голосом Аревадзе и потупил глаза.
- Михаил Егорович, не расстраивайся, - сказал Рокоссовский сочувственно. - Чай есть?
- Я сейчас! - генерал забежал в соседнюю землянку и застал там адъютанта. - Ты не знаешь, куда исчезла моя посылка?
- Она у меня,- ответил тот. '
- Женя, ты гений! - сказал Аревадзе и с посылкой исчез за
дверью. -
Закончив обед, Рокоссовский тепло поблагодарил хозяина, сел в машину и уехал в соседнюю дивизию. Когда машина запылила по дороге, адъютант спросил:
- Это кто такой?
- Перед таким человеком шляпу снимать надо, а ты не знаешь, кто такой! Это Рокоссовский.
- Рокоссовский? — удивился адъютант.
- А ты думал, генерал Аревадзе будет угощать имеретинским вином какого-нибудь простого человека? - Он подошел к адъютанту и кивнул на дорогу. - Видишь машину?
-Вижу.
- Это уехал от меня сам командующий фронтом, генерал армии Рокоссовский.
Глава девятнадцатая 1
Во второй половине июня появились явные признаки того, что противник вот-вот начнет наступление. Гитлеровская авиация постоянно прощупывала позиции Центрального фронта. НеМцы усилили налеты на железнодорожные узлы, на линии связи и фронтовые коммуникации. Были замечены самолеты над селом, где располагался КП фронта.
Дом, в котором жил Рокоссовский, стоял у входа в старинный монастырский парк. Рядом с ним тянулись в небо два тополя. Вполне возможно, что они служили хорошим ориентиром для авиации.
После поездки на передовую у Рокоссовского впервые за две недели появилась возможность передохнуть. По крайней мере, хотя бы одну ночь хотелось выспаться вволю. Еще до наступления темноты он принял душ, переоделся в свою генеральскую форму, поужинал и, открыв окно, закурил.
В деревне Слобода смеркалось. Густело жаркое небо. В низинах плавали предвечерние луговые туманы. Время от времени тишину нарушали взрывы артиллерийских снарядов. В глубине парка тоскливым, почти человеческим голосом, словно накликивая беду, ухал филин. Через некоторое время, осмелев от фронтового затишья, сначала робко, будто настраивая голос, а потом $ полную силу запел, защелкал, засвистел соловей. Казалось, что ему нет дела ни до чего на свете: ни до войны, ни до гибели людей, ни до хрупкого затишья, которое скоро взорвется очередной человеческой бойней. Он помнил только одно— извечную мелодию своих предков. И, точно сообразив наконец, что они Тоже курские соловьи, ему ответили другие. И весь парк, сады, деревья зазвенели соловьиными трелями. Рокоссовский отошел от окна и, дымя папиросой, начал ходить по комнате. И тут же в мысли ворвались фронтовые будни. Впечатление от подготовленной системы обороны, которая простиралась вглубь на сотни километров, вселяло уверенность, что противник об эти укрепления поломает зубы и тогда можно будет перейти в решительное контрнаступление.
«Правильно ли я определил, что по орловскому выступу противник нанесет главный удар? - думал он. - Ведь я там в полосе 95 километров сосредоточил около 60 процентов всех стрелковых дивизий фронта, 70 процентов артиллерии и около 90 процентов танков. Здесь же у меня находятся войска второго эшелона и фронтового резерва. Не слишком ли я рискую? Не ошибаюсь ли я, полагаясь на шаблонное мышление гитлеровского командования?*