Не прошло и месяца, как Гомулка стал выдвигать на руководящие посты своих людей. Рокоссовский, министр обороны, начал замечать прохладное отношение к своей персоне. Вокруг него постепенно начали появляться другие люди: молчаливые, безразличные, надменные. Оставшиеся старые кадры тоже начали отдаляться.
Полководец, прославивший свою нацию, отдавший семь лет служению Польше, Константин Рокоссовский пришел к неутешительному выводу: теперь он в этой стране лишний.
Теперь его неудержимо потянуло к жене, к семье дочери, к друзьям, с которыми делил радость и горе. От этой мысли стало веселее на душе, и он подошел к столу, взял лист бумаги и размашисто написал рапорт об отставке. Он не успел еще раз его прочитать, как зашел в кабинет помощник и доложил:
— Звонила какая-то пани и назвалась Зосей Пенкальской.
— Зося Пенкальская? — с удивлением посмотрел на офицера Рокоссовский. — Откуда она звонила?
— Не знаю. Она хочет с вами встретиться.
— Когда?
— Сегодня. В удобное для вас время.
Маршал глянул на старинные настенные часы.
— Я готов ее принять в 16.30.
— Пропуск заказать?
— Не надо, я встречу ее сам.
К зданию министерства обороны спешила женщина. На ней был черный плащ и такого же цвета шляпа. В такт шагам она размахивала коричневой сумочкой, которую крепко держала в руках. На вид ей было лет пятьдесят. Выражение ее приятного, видимо, когда-то красивого лица, носило отпечаток глубокой задумчивости.
У входа в министерское здание, к удивлению часовых, ее встретил виновато улыбавшийся Рокоссовский. Заглядывая ей в глаза и целуя руку, маршал произнес:
— Здравствуй, Зосенька, какими судьбами?
— Случайно узнала, что мой друг юности — очень важная в Варшаве персона. Захотелось взглянуть на него, вспомнить молодость.
Зайдя в приемную, Рокоссовский помог даме снять плащ, повесил его на вешалку. Он открыл дверь кабинета и, слегка поклонившись, произнес:
— Прошу.
— Спасибо, — сказала Зося, взяв под мышку сумочку.
— Присаживайся, — кивнул маршал.
— Извини меня, Константы, что я тебя потревожила, — сказала она, когда они уселись друг против друга за приставной стол. — Кстати, можно с тобой на «ты»?
— Зосенька, как тебе не стыдно, конечно, можно, — без тени жеманства проговорил Рокоссовский.
Вошла девушка, поставила перед ними чашки с чаем, печенье, конфеты и лимонные дольки.
— Спасибо, Анна, — поднял глаза на нее Рокоссовский.
С любопытством посмотрев на посетительницу, она вышла.
Рокоссовский и Пенкальская проговорили около часа. В основном вспоминали прошлое и очень мало касались настоящего. Как заметил про себя маршал, Зося не очень была расположена к разговору. Ему показалось, что ее мучила какая-то сиюминутная тревога, которая выражалась во взгляде, на лице, в интонации голоса.
А когда речь зашла об августовском восстании 1944 года в Варшаве, в ее лице появилась злоба, руки с тонкими пальцами время от времени дрожали.
— У меня погиб там сын! Мой единственный сын! Он был патриотом и хотел жить! Он нуждался в защите! — Пенкальская говорила глубоким, низким, слегка вибрирующим голосом и совсем не была похожа на ту юную красавицу, которую когда-то знал Костя Рокоссовский.
— Да, Зосенька, это тяжелая утрата, — сочувственно произнес он.
— В этом повинен ты, Константы! — прикрываясь столом, она держала сумочку на коленях.
— Зося, побойся бога, обвинять меня в таких страшных грехах, — сказал маршал и, выходя из-за стола, спросил: — Мне можно курить?
Пенкальская не ответила. Рокоссовский подошел к полуоткрытому окну, закурил. В стекле оконной рамы отражался стол, где сидела посетительница. Он заметил, что она опустила правую руку вниз и, что-то вынув из сумочки, держала ее под столом.
— Зося, — повернулся он и окинул ее спокойным взглядом. — А тебе не кажется, что ты ошибаешься?
Пенкальская истерично выкрикнула:
— По твоей вине погибли десятки тысяч поляков! Твои солдаты стояли у стен Варшавы, а ты не пошевелил и пальцем, чтобы помочь бедным людям!.. Ты повинен в смерти моего сына Ярослава!.. Предатель!