Чувствуя себя неважно, Рокоссовский в обеденный перерыв обратился к министру обороны с просьбой освободить его от участия в дальнейшей работе конференции. Перед поездкой в больницу тепло попрощался с сослуживцами, с членами польской делегации, попросил генерала бронетанковых войск Юзефа Урбановича позаботиться о его сестре Елене.
Остаток своей жизни он провел в Кремлевской больнице. Консилиум пришел к выводу, что болезнь дошла до такой стадии, что проводить операцию нет никакого смысла. Об этом Рокоссовский знал и, пересиливая боль, почти пять месяцев сам работал над мемуарами, увидевшими свет уже после его смерти.
Персонал больницы был поражен выдержкой и самообладанием маршала. Вот как об этом вспоминает его лечащий врач Мошенцова Прасковья Николаевна:
«Более красивого пациента, чем Константин Константинович Рокоссовский, у меня, пожалуй, не было. Имею в виду не только внешнюю красоту, а удивительную гармоничность всего его облика… Как сейчас вижу перед собой. Он всегда был выдержан, держался просто, был откровенен и вел себя исключительно мужественно…».
Июль 1968 года. В середине месяца Рокоссовский закончил работу над книгой «Долг солдата» и передал ее в издательство, где, к сожалению, немалая часть страниц была выброшена, а другая часть — искажена. Жить маршалу оставалось всего лишь две недели. Он сильно похудел, осунулся, от неимоверных болей и постоянной бессонницы глаза стали темно-синими и лихорадочно блестели.
Сегодня он лежал на койке, тяжело дыша. К нему пришли внуки, жена и дочь. Юлия Петровна и Ада сидели у постели больного и тихонько плакали, отворачиваясь, чтобы он не видел их слез. Внуки Константин и Павел сидели поодаль, растерянные и подавленные.
Прошло еще несколько дней. Рокоссовский попросил врача, чтобы рядом не было никого из родных, когда начнется агония. Рано утром зашла к нему Прасковья Николаевна, взяла руку, проверила пульс.
— Как вы себя чувствуете?
— Нормально, — ответил он, пытаясь улыбнуться.
— Как сегодня спали?
— Всю ночь видел розы. Весну и лето они скучали по мне, — с грустью произнес Рокоссовский. — Я разговаривал с ними во сне. Они затаили обиду. По этому поводу я сочинил стихи. — Он виновато глянул на врача. — Прасковья Николаевна, я почти никому не читал своих стихов… Хотите, я прочитаю их вам?
— Обязательно, Константин Константинович, обязательно.
— Только вы не судите меня строго, я ведь не профессиональный поэт, — сконфузившись, проговорил он.
— Что вы, что вы, читайте.
Прасковья Николаевна опустила голову, чтобы Рокоссовский не видел ее влажных глаз, и покачала головой:
— Какой же вы необыкновенный человек, маршал двух народов Рокоссовский! Скажите честно, как врачу, вы не боитесь смерти?
— Глупо ее бояться, — уставшим голосом произнес он. — Вся наша жизнь — путь к смерти. За молодостью по пятам следует старость, а за старостью неотступно плетется смерть. Моя жизнь продлится в моих внуках, в их детях… — Он замолчал, затем непослушной рукой дотронулся до руки Прасковьи Николаевны. — Спасибо вам, вы удивительный врач.
Утром 3 августа Рокоссовский, опираясь на ослабевшие руки и ноги, кое-как встал. Дрожащими пальцами он поднял задвижку и, распахнув окно, облокотился на подоконник. Над вековыми липами висело черное косматое облако. Внезапно налетел ветер, засверкали в небе молнии и тишину раскололи оглушительные раскаты грома. Он прикрыл окно и беспомощно опустился на кровать.
В груди жгло так, словно вспыхнул единственный огонь, поддерживавший его силы. Он прижал обе руки к сердцу, будто хотел во что бы то ни стало удержать это пламя и продлить жизнь.
Перед его взором с неимоверной быстротой беспорядочно мелькали сцены из прошлого: то он скакал на лошади по степям Забайкалья, то его допрашивал следователь, то он руководил боем, то перед глазами появлялись родные и близкие…