– Ничего, голубь мой, ничего… – тихо гудела Глафира Андреевна, гладя встрепанную баташевскую голову. – Ада не пугайся, все там будем. Ты поплачь, Иван Архипыч, поплачь, мой дорогой. Сразу отпустит, полегчает, я знаю, что говорю… Ромалэ, ёв мато сыр о джукло, авэньти «Невечернюю»[13]…
– Васька… – вдруг позвал Баташев. Илья неуверенно подошел. Не поднимая головы, Иван Архипович вышвырнул на стол пачку кредиток. – Тебе… Забирай… Всю душу ты мне вывернул… Ох, тоска, хоть бы вы издохли все… И я с вами тож…
Илья взял деньги, сунул за пазуху. Цыгане проводили пачку уважительными взглядами, кто-то весело шепнул: «Бахтало, чаворо!»[14] – а он пожал плечами и, не решаясь взглянуть на Настю, отошел на свое место. Хор тихо запел «Невечернюю». В окне стояла луна. На диване тяжело перевернулся на другой бок спящий Матюшин. На полу красным комком лежала брошенная Баташевой шаль. Глафира Андреевна вполголоса подтягивала хору, продолжая укачивать на груди хозяина дома. Близилось утро.
Домой вернулись в шестом часу. Цыгане устали настолько, что даже отложили на завтра дележ денег, и разбрелись досыпать остаток ночи. В нижней комнате Большого дома остались Яков Васильевич, его сестра, Настя, Митро и Глафира Андреевна. Настя дремала за столом, неудобно навалившись грудью на его край. Марья Васильевна сидела рядом с ней, схватившись за голову. Время от времени она воздевала руки к потолку и провозглашала:
– Черт знает что! Глашка! Ну скажи мне, как ты на Баташева кинуться не побоялась? Дал бы раз кулаком по башке – и готово дело! Он ведь правда на медведя с голыми руками ходил! Я бы и то испугалась!
– Хо, ты! – зевнула во весь рот Глафира Андреевна. – Да я против тебя в три раза толще. Попробовал бы он меня тронуть! Не посмотрела бы, что домовладелец и первой гильдии купец. Ух, изверг, так бы и убила! Что с женой делает, поганец!
– Яшка, а тебе как не стыдно? – накинулась Марья Васильевна на брата. – Зачем Илью плясать погнал? Я думала, парень со страха умрет!
– Умрет он, как же… – буркнул Яков Васильев. – Он поумнее нас с тобой будет, не беспокойся. Видала, как эта барыня на него глядела? Видала, как он на колени перед ней упал? А сколько денег ему Баташев сунул? Ваське за то же самое в жизни больше червонца не давал… А ты чего спать не идешь?
Последнее относилось к сидящему на полу Митро. Тот осторожно кашлянул:
– Я спросить хотел, Яков Васильич… Ты Илью как… в хоре оставишь?
С минуту хоревод молчал. Марья Васильевна, отвернувшись, улыбнулась. Яков Васильев, не заметив этого, отрывисто сказал:
– Вот что, дорогой мой… Делай что хочешь, золотые горы ему обещай, уговаривай, – но чтоб он не вздумал обратно в табор рвануть. Ваське нашему рядом с этим подколесником делать нечего. Через месяц-другой первые партии будет вести. Хорошо, что он пока цены своей не знает.
– Уговоришь его, как же! – фыркнул Митро. – Упрямый как черт. Сегодня всеми копытами упирался, никуда ехать не хотел. Настьку пришлось пригнать, чтоб упросила его.
– И что – получилось? – вдруг полюбопытствовал Яков Васильевич.
– А ка-а-ак же… – вдруг сонно отозвалась Настя. Подняв голову со стола, тихо рассмеялась. – На колени пришлось вставать!
– Чего?! – загремел Яков Васильевич.
– Ну, отец! Пошутила я! За рублем серебряным нагнулась, так Илья, бедный, даже испугался… – Настя улыбнулась, вспоминая, помолчала. – Голосу него золотой… Митро молодец, что в хор его привел. А еще они с Варькой такую песню пели… такую… Ну, тогда, вдвоем… Ох, не помню… – На полуслове она заснула снова.
– Отнеси ее наверх, – приказал Яков Васильевич Митро.
Тот взял Настю на руки и пошел с ней к лестнице. За окном уже светало, и на сером небе вычертились голые ветви старой ветлы.
Тем временем в маленьком домике Макарьевны бушевала буря. Варька, взъерошенная и бледная, носилась по комнате, как взбесившийся воробей. Кузьма благоразумно исчез. Илья сидел на нарах, глядя в пол. Смущенно бормотал:
– Варька, ты что… Совсем с ума сошла… И в мыслях не было…
– Не было у тебя?! – кричала Варька. – А зачем тогда устроил такое? Велели тебе – вышел, сплясал, встал на место – все! А ты? Выдумал – на колени падать! И потом сколько еще на гаджи[15] пялился, и она на тебя! Думаешь, я одна видела? Что цыгане завтра скажут? Ну, давай, давай, морэ, как Гришка Дмитриев! Давай!
– Замолчи, дура! – вспыхнул Илья. Вскочив, резко провел рукой по своему лицу: – Не видела меня давно? На что тут пялиться?!
– Не замолчу! – завопила она, оскалив выпирающие зубы, и впервые в жизни Илья испугался сестры. Ему в голову не приходило, что его маленькая, тихая Варька может так орать.