— У Вашего отца находилась карта, на которой была отмечена дислокация кораблей, не так ли? — спросил полковник.
— Да, у отца была эта карта, данная его другом, — ответила она расстроенно.
— Мисс Колдуэлл, — снова обратился к ней полковник, — есть ли у Вас какие-то предположения о том, где может быть Феррис?
Она холодно взглянула на него своими голубыми глазами и ответила:
— Нет, не знаю. Даже не могу представить, куда он сбежал.
— Спасибо, мэм. Я извиняюсь за свое вторжение. А сейчас мне надо уходить, — полковник поклонился и ушел.
Энэлайз закрыла глаза и прислонилась к стене. Клэй Феррис украл карты и чертежи торпед. Нет — это было даже не его настоящее имя. Она решила, что он любит ее, а он даже не назвал ей своего настоящего имени. Мужчины, которого она полюбила, не существует в действительности. Его маску надел холодный лжец, шпион-янки!
Боже! Он ведь лгал! Лгал обо всем! Только теперь она смогла все сопоставить и оценить — его быстрое признание в любви, вопросы, которые он задавал ее отцу о его изобретениях, и его присутствие в доме прошлой ночью. Без сомнения, она увидела его, когда он готовился бежать из обокраденного дома.
Горячие слезы стыда потекли из ее глаз, когда она вспомнила то, что говорила и делала прошлой ночью. Какая же она дура! Как бессовестно он использовал ее любовь и доверчивость! Чтобы она не подняла паники и он смог убежать! А она еще рассказывала все о себе, о своем интересе к бизнесу и управлению плантацией, когда они катались по городу! Да ему было на все ее интересы наплевать! Он стал бы ухаживать за ней, даже если бы она была косая и кривая!
Неудивительно, что сразу она почувствовала к нему неприязнь. Сердце ее разрывалось от боли и, казалось, было готово выскочить из груди.
Клэй не любил ее! Он даже не существовал в действительности!
Она зарыдала от безнадежности и беспомощности.
По Новому Орлеану моментально распространились слухи о причастности Клэя Ферриса ко взрыву торпед на реке и о его таинственном исчезновении в ту же ночь.
Каждый высказывал предположение, что его демонстративное ухаживание за Энэлайз Колдуэлл было продиктовано намерением попасть к ним в дом и похитить чертежи и планы.
Прекрасная Энэлайз выглядела бледной, апатичной, явно не хотела обсуждать происшедшее, и все решили, что она влюбилась в Клэя Ферриса.
Представить только — гордая прекрасная мисс Колдуэлл, по которой вздыхало не менее половины всех мужчин Нового Орлеана и которая не отдала предпочтения никому из них, влюбилась в шпиона, который использовал ее для того, чтобы выведать секреты ее отца! Так рассуждали отвергнутые поклонники Энэлайз, до сих пор безнадежно вздыхавшие по ней.
Но и подруги, которых она затмевала красотой, не отставали в злословии.
Бекки Олдвэй, якобы пришедшая утешить Энэлайз, смотрела на нее с таким любопытством с примесью злорадства, что Энэлайз очень хотелось залепить ей пощечину,
Но самая бурная реакция была у брата Эмиля. Услышав все городские сплетни, он вихрем влетел в гостиную, где была сестра. Его глаза гневно сверкали.
— Негодяй! Подлец! Изменник! Предатель! — закричал он сердито.
— Но только не своей армии, — улыбнулась Энэлайз, надеясь шуткой унять гнев Эмиля. Ей совсем не хотелось обсуждать с братом то, что вызывало в ней такое страдание.
— Может, я с тобой и соглашусь, но он все равно подлец, — сказал Эмиль. — Поставить тебя в такое положение, сделать твое имя достоянием всех этих сплетников — это непростительно!
— Ну что теперь об этом говорить, Эмиль? — ответила Энэлайз. — Бывают вещи и похуже.
Эмиль взглянул на нее.
— Я предполагал, что он может и не посчитаться с тобой. Так оно и вышло. Неужели ты не видишь этого? Теперь люди будут сплетничать, что ты уступила ему. Ты даешь им основание так думать, потому что стала затворницей и перестала бывать в обществе. Знаешь, ты не должна так себя вести. Тебе нужно бывать в обществе и показать им всем, как мало тебя все это затронуло.
У Энэлайз слезы хлынули из глаз, и она повернулась лицом к брату.
— Но, Эмиль, вся беда в том, что это очень затронуло меня. Видишь ли, я влюбилась в него.
— Не может этого быть. Ты же ведь знаешь его так мало, — сказал он.
Энэлайз пожала плечами, а Эмиль, немного помолчав и подумав, снова продолжил:
— Ну, даже, если это все так и произошло, ты все равно не должна позволять им знать о твоих чувствах!
— Почему? Что из этого? — спросила она. — И какое мне дело до того, что они думают обо мне? — воскликнула Энэлайз в сердцах. — Ты сейчас похож на маму. Все, что ее беспокоит, так это «честь семьи», а что касается моих чувств, так до этого никому нет дела. Когда она услышала об этом, то тотчас же сказала мне:
«Ну, слава Богу, что ты не наделала ничего дурного и не влюбилась в него, как сделала та бедняжка Маккин, влюбившаяся в картежного шулера в прошлом году. Как переживала по этому поводу ее семья. Не думаю, что я смогла бы пережить это». Вот, что значит это для нее, Эмиль. Но, честно говоря, брат, я ничего другого от нашей матушки не ожидала. Но ты, Эмиль…
Эмиль нахмурился. Лицо его было озабочено. И вдруг Энэлайз поняла, что он был таким же, как и их мать, как и все в обществе. Имя и репутация для него были важнее всего.
Она вздохнула и вытерла набежавшую слезу. Глупо было бы, с ее стороны, ожидать от них чего-то другого. Это она была среди них странной, слишком странной, чтобы быть ими понятой.
— Мне жаль, Эмиль, — сказала она нежным голосом. — Мне не хотелось бы разговаривать с тобой таким образом. Боюсь, что мои нервы не выдержат больше.
— Конечно, — согласился он и, улыбнувшись, тронул ее за руку. Он очень хорошо был знаком с тем, что такое женские нервы. — Тебе нужно немного отдохнуть. Почему бы тебе не подняться к себе и не прилечь?
Энэлайз послушалась его совета и пошла к себе не потому, что ей захотелось отдохнуть, а потому, что ей захотелось побыть в одиночестве. Никто не понимал ее чувств, кроме, возможно, Полины, которая сама страдала от неразделенной любви. Но даже Полине она ничего не сказала — насколько глубока была ее душевная рана. Ей было слишком стыдно признаться, что она настолько была обманута шпионом, что отдалась ему. Это больно ранило Энэлайз, оскорбило ее самолюбие и заставляло думать о том, что она упала к нему в руки, как зрелая слива.