— Примерно в полумиле от фермы есть деревня, и, может, эта женщина с удовольствием согласилась бы переехать туда на время, — сказал он. — Если подобное предложение ее не устроит, то возможен другой вариант: за определенную сумму она сдаст нам одну или две комнаты и будет «готовить» для нас.
Я была против этой затеи с самого начала, но, видя мужа таким энергичным, полным надежд и опасаясь, как бы его опять не охватил приступ меланхолии, когда, унылый и раздражительный, он беспрерывно расхаживал по комнате и не спал ночами, безуспешно пытаясь развить какую-нибудь иллюзорную идею, я постаралась не дать ему понять, насколько мне не нравится этот план. Сама же я приготовилась к долгим часам одиночества и скуки.
Однажды вечером, в конце сентября, мы наконец отправились на ферму, и я не могу сказать, что меня сильно обрадовало такое начало. Оливер быстрой походкой шагал впереди. Было видно, с каким нетерпением ждал он момента, когда сможет приняться за работу, и не замечал, как я уныло плелась у него за спиной, время от времени спотыкаясь о кочки. Мне казалось, что мы шли целую вечность, пока, наконец, не добрались до гребня возвышенности, откуда и заметили в неглубокой и с виду очень безлюдной лощине сланцевую крышу дома. Его очертания уже начали расплываться в надвигающихся сумерках.
— Это твоя ферма? — спросила я и почему-то окончательно упала духом.
Оливер сбежал вниз по склону и остановился перед поломанными, покрытыми мхом воротами.
Выступающая из тени ферма казалась этакой хаотической смесью упадка и запустения. Все вокруг было покрыто отвратительным грибком: он рос в щелях между булыжниками, на сгнившей и разрушенной ограде; даже на стенах самого дома виднелись грязные пятна странной растительности; на крыше же вовсю разросся мох. Стволы старых яблонь в саду тоже были серыми от лишайника. Время скрутило их и придало им самые фантастические формы. Расположенное в глубине болот, это место казалось очень мрачным и заброшенным. Сползающие на землю сумерки, несли холод и полную безнадежность; зловещие причудливые полоски света, отбрасываемые садящимся солнцем, лишь усиливали первое впечатление.
Я непроизвольно отступила назад. Меня охватил какой-то неописуемый страх.
— Я не пойду туда, — дрожащим голосом сказала я.
— Глупости, Френсис, почему бы нет? — потребовал ответа муж.
Он решительно перелез через обвалившуюся ограду и очутился в месте, некогда называвшемся двориком, а сейчас превратившемся в кишащую крысами пустыню. В стороне от дома лежал пруд, затянутый зеленым налетом. Повсюду была разбросана мокрая солома. Дом, низкое, приземистое строение с покосившейся от старости крышей, которой пришлось причудливо изогнуться, чтобы не обрушиться вообще, казался покинутым людьми и мертвым среди целой армии буйно разросшихся сорняков странного, противного вида. Дверь дома была плотно закрыта, а окна выглядели так, будто за ними скрывалась какая-то тайна.
По взгляду Оливера, осматривавшего двор, я поняла, что он искренне рад приезду сюда и верит, что сможет написать здесь настоящий «шедевр». Действительно, даже я, человек далекий от всех его пьес и драм, чувствовала, как сильно привлекало Оливера это мрачное заброшенное место со зловещей, нависающей над человеком тишиной. Даже расположение фермы говорило само за себя: она была спрятана в глубине болот, где единственными живыми существами были лишь совы да кролики. Я стояла рядом с мужем и всем своим видом показывала, что ужасно не хочу идти дальше. В ушах свистел и шептал холодный ветер, шевеливший редкие чахлые кустики, росшие у полуразрушенных стен. На душе было невероятно одиноко.
— Здесь и живет эта старая ведьма. Как насчет того, чтобы немного ее расшевелить и заставить показать нам дом? — с энтузиазмом спросил Оливер.
Я думаю, что он уже представлял себе расклеенные по всему Лондону афиши одного из самых знаменитых театров, объявлявшие о постановке новой и, конечно же, очень удачной пьесы Оливера Уиндтропа. Он поднял руку и громко постучал в дверь, осевшую так низко, что в сгущающихся сумерках она сливалась с крыльцом.
Стук эхом разнесся по округе. Мы стали ждать ответа. Прошло пять минут, десять — никто так и не отозвался. И только когда Оливер разочарованно отвернулся и уже собирался уходить, дверь тихонько приоткрылась на один или два дюйма. Послышалось какое-то невнятное бормотание. Судя по всему, это был вопрос. Спрашивали, чего мы хотим. Оливер попросил разрешения войти и немного передохнуть, добавив, что он и его жена очень устали после долгой прогулки. Ответа не последовало, но в узкой щели показалось какое-то странное, бесцветное, безучастное лицо и вперило в нас свой взгляд. Его явно удовлетворило увиденное, дверь приоткрылась пошире, и нас жестом пригласили войти. Мы пригнули головы и вошли в темный коридор, выложенный каменными плитами, а потом еще через одну дверь, ведшую в кухню, в которой сразу же бросились в глаза черные стропила под потолком. Она едва освещалась тусклым светом, пробивающимся сквозь грязное, затянутое паутиной окно.