Выбрать главу

В эту ночь Оливер и я были разбужены каким-то странным неземным звуком, похожим на плач. Он был довольно тихим, но не стихал ни на секунду и своей монотонностью просто сводил с ума. В этом звуке было что-то страшное, таинственное, вызывающее ужас, как будто кто-то безутешно горевал о своих так никогда и не сбывшихся надеждах и был полон отчаяния; будто тысячи душ, не находящие себе покоя и испытывающие нечеловеческие мучения, соединились в хоровод в черном воздухе вокруг фермы и плакали и кричали о своей боли сквозь замочные скважины. Окаменев от страха, я тихо лежала в постели, не смея признаться в содеянном. Оливер заявил, что это ветер и гром, ведь за окном бушевала гроза.

Хлопали двери, дребезжали стекла. Спать было невозможно. Когда начало светать, я тайком поставила череп на место. В одном из коридоров — и это стало для меня странным и неожиданным сюрпризом — я встретила Анн Скегг. В ее взгляде было столько веселого злорадства, что я поспешила скрыться.

С этого момента Анн Скегг больше не покидала дом. Это выглядело так, будто она не доверяла мне, беспокоясь за безопасность черепа и считая себя его стражем. Вид у нее был еще более отсутствующий, чем обычно, и она стала совсем тихой и сморщенной. Эта неуловимая перемена в ней озадачила и испугала меня. Ее челюсть постоянно дергалась, тело от старости и пронзительного холода била дрожь, а спереди на старомодном, как и все в ней, халате красовалось странное зеленое пятно… Один лишь вид этой кривой, искаженной фигуры с ее качающейся походкой, с длиннющими худыми руками, крадущейся или, вернее, скользящей по коридорам и лестницам заставлял вздрагивать каждый мой нерв. Она вызывала во мне такое громадное отвращение, что, пытаясь избежать ее присутствия, я целыми днями бродила по безлюдным болотам. Я даже отала немного верить в те ужасы, которые раньше посчитала бы просто вздором: например, я вопрошала, может ли умерший человек восстать живым из могилы, как Лазарь… Ее пальцы были холодными и скользкими, а ее улыбки я боялась больше всего на свете… Я попыталась рассказать обо всем Оливеру, описать ему свои кошмары, но, к сожалению, он не смог или не захотел понять меня, считая это моими истеричными фантазиями.

Пьеса была почти написана… Вот уже триумфально закончилась финальная сцена, и Оливер объявил мне о своем намерении съездить в Лондон и позаботиться о том, чтобы пьесу поставили как можно скорее.

Я слушала его, охваченная необъяснимым ужасом.

— Возьми меня с собой, — взмолилась я. — Я не могу, не хочу оставаться одна в этом страшном доме!

Он засомневался.

— Но я приеду через несколько дней, самое большее через неделю, — сказал он. — Ну, ну, будь умницей, чем ты так встревожена?

В ответ я пробормотала что-то несуразное:

— Большой пустой дом, и болота, и совы, и… И Анн Скегг.

— Но что сделала тебе эта бедная бесформенная Анн Скегг? — насмешливо спросил он. — Конечно, у нее есть свои странности, но старуха абсолютно безобидна, хоть и выглядит довольно грозно. Нет, нет, Френсис, ты останешься здесь. Я быстро управлюсь со всеми делами — ты даже не заметишь моего отсутствия, и мы сразу же уберемся отсюда. Поедем отдыхать куда-нибудь в Швейцарию или на Ривьеру. Ну как? Я совершенно уверен, что пьеса вызовет сенсацию.

Он уехал. К вечеру в воздухе как-то неуверенно стали кружиться редкие снежинки, но вскоре они переросли в настоящий буран, бушевавший всю ночь. Проснувшись, я нашла дом похожим на осажденный город: двери были наполовину завалены нанесенными за ночь сугробами, доходящими до самых окон; комнаты были наполнены каким-то странным, казавшимся мне ненастоящим светом, и дом был окружен той неземной тишиной, которую всегда приносит с собой снег. Дороги и даже ограды исчезли, и поэтому было абсолютно невозможно выбраться с фермы и хоть как-то связаться с внешним миром. В этом доме Анн Скегг… и стоявший на подоконнике череп со своей неизменной ухмылкой.

Прошло некоторое время. Я укрепилась в убеждении, что в доме, в этой мрачной, покрытой плесенью гостинной царит какой-то злой дух. Атмосфера ненависти была такой насыщенной, что я не только чувствовала, но даже видела ее и тщетно, безуспешно пыталась с ней бороться. Видения преследовали меня днем и ночью. Я заметно осунулась, мои глаза приобрели немного диковатое выражение, я вздрагивала при каждом звуке. С каждым днем Анн Скегг возбуждала во мне все больший и больший ужас; мне казалось, что над головой у нее, как черное облако, висит аура невыразимой злобы. Я была убеждена, что все, что вызывало в этой сморщенной, похожей на троля старухе оживление, было обязательно чем-то гадким. У меня выступал холодный пот, внутри все переворачивалось, когда я чувствовала на себе взгляд ее своеобразных, скучающих глаз, полный безжалостной и наводящей ужас ненависти. Казалось, ей ненавистно само мое присутствие. В ее взгляде как бы сквозило желание остаться наедине с этим зловещим черепом, к которому она, судя по всему, питала особую отвратительную привязанность. Я часто видела, как она что-то тихо пела и нашептывала ему, как будто он мог что-нибудь понять, и поглаживала своими тощими пальцами его сверкающую поверхность, как бы лаская его. Как бы невероятно и фантастично это не было, между ними существовала какая-то близость, какое-то тайное взаимопонимание… И когда я смотрела на них, мурашки бегали у меня по коже.