Утром в день свадьбы ужасный случай разрушил планы графа. В парке, недалеко от кладбища, нашли баронессу, лежащую ничком без признаков жизни. Ее принесли в замок как раз в тот момент, когда граф, полный предчувствий ожидающего его счастья, выглянул из окна. Он думал, что с баронессой приключился обычный припадок, однако все попытки вернуть ей жизнь оказались безрезультатными — она была мертва. Горе парализовало Аурелию: она не кричала, не плакала, а как будто онемела. Граф, опасаясь за здоровье возлюбленной, лишь осмелился осторожно напомнить, что она осталась теперь совсем одна, и предложил сделать самое уместное в таком положении — смириться с неизбежным и, несмотря на смерть матери, насколько возможно ускорить день свадьбы. В ответ на это Аурелия бросилась ему на грудь и, разразившись слезами, воскликнула пронзительным, рвущим душу голосом: «Да, да! Ради всего святого, ради моего счастья, да!» Граф приписал этот взрыв чувств горькой мысли, что она, оставшись одинокой и бездомной, теперь не знает, куда ей деваться, а оставаться в замке ей не позволяют приличия. Он позаботился о том, чтобы при ней в качестве компаньонки постоянно находилась старая достойная матрона, пока через несколько недель снова не наступил день свадьбы, которой на этот раз уже не смог помешать какой-либо несчастный случай и которая соединила наконец сердца Ипполита и Аурелии.
Между тем Аурелия все время находилась в каком-то напряженном состоянии. Это не была боль утраты матери; нет, казалось, ее неотступно преследовал некий внутренний неопределенный страх. Средь сладчайшей любовной беседы она вдруг вздрагивала, смертельно побледнев, будто охваченная внезапным ужасом, бросалась, извергая потоки слез, в объятия графа, словно хотела схватиться за него, чтобы какая-то невидимая враждебная сила не увлекла и не погубила ее, и восклицала: «Нет! Никогда, никогда!» Когда она вышла замуж за графа, казалось, это напряженное состояние исчезло и она избавилась от своего всепоглощающего страха. Граф уже догадывался о какой-то зловещей тайне, которая нарушала внутренний покой Аурелии, однако он справедливо считал неделикатным расспрашивать ее об этом, пока она находилась в таком состоянии и сама ничего не хотела говорить. Теперь же он решился разузнать, что было причиной ее столь странного поведения. Аурелия заверила, что для нее сейчас было бы большим счастьем открыть ему, любимому супругу, все свое сердце. Граф немало удивился, когда узнал, что причиной всех печалей Аурелии были безбожные поступки ее матери. «Разве есть, — воскликнула Аурелия, — что-либо более ужасное, чем ненависть и презрение к своей матери?» Выходит, отец и дядя были правы, а баронесса обдуманно, хитростью ввела графа в заблуждение. В таком случае ему следует только поблагодарить судьбу, что злая мать умерла в день свадьбы. Теперь это было ему ясно; однако Аурелия заявила, что именно со смертью матери она оказалась во власти мрачных предчувствий, будто мертвая восстанет из гроба и вырвет ее из рук любимого.
Аурелия рассказала, смутно вспоминая свое раннее детство, что однажды утром, когда она только проснулась, в доме царила страшная сутолока. Двери открывались и закрывались, всюду звучали чужие голоса. Наконец, когда кругом стало тихо, привратница взяла Аурелию на руки и отнесла в большую комнату, где собралось много людей; посредине на длинном столе лежал мужчина, который часто играл с Аурелией, угощал ее сладостями и которого она называла папой. Она протянула к нему руки и хотела поцеловать, но обычно теплые губы были холодными как лед, и Аурелия, сама не понимая отчего, разразилась громким плачем. Привратница отнесла ес в чужой дом, где она жила долгое время, пока наконец не появилась какая-то женщина и не увезла ее с собой в карсте. Это и была ее мать, которая вскоре переехала с Аурелией в столицу. Аурелии было примерно шестнадцать лет, когда у баронессы в доме появился мужчина, которого та встретила с радостью, как старого доброго знакомого. Он приходил все чаще и чаще, и вскоре быт баронессы весьма заметно изменился. Вместо того чтобы жить в чердачной комнате, ходить в убогом платье и скверно питаться, она теперь поселилась в симпатичной квартирке в прекрасном районе города, завела себе великолепные платья, изысканно ела и пила в обществе незнакомца, который стал ее ежедневным гостем, и принимала участие во всех публичных увеселениях, которые предлагала столица. Лишь на Аурелии это улучшение положения ее матери, достигнутое, по-видимому, благодаря незнакомцу, никак не отразилось. Она по-прежнему оставалась в своей комнате, когда баронесса с незнакомцем отправлялась развлекаться, а так же, как и прежде, бедно одевалась. Незнакомец, несмотря ка то, что ему, видимо, было около сорока лет, обладал свежей, юношеской внешностью, имел стройную красивую фигуру, и лицо его можно было назвать по-мужски красивым. Невзирая на это, он был противен Аурелии, так как его поведение, хотя он и старался показать благородные манеры, было неуклюжим, вульгарным, плебейским. Взгляды, которые он начал бросать на Аурелию, наполняли ее неясным страхом и даже отвращением, причины которых она не могла объяснить.