«Милостивый государь!» — начал он на французском языке и, взглянув на слугу, сделал паузу. После этого слуга удалился, и незнакомец продолжил очень взволнованно и торжественно: «Вы ведь изволили недавно жениться?»
Вопрос обеспокоил меня, Делафосс это заметил и быстро сказал: «Чтобы предотвратить возможные недоразумения и ошибки, скажите мне: это действительно лицо дамы, с которой вы обвенчаны?»
В тот же момент я испуганно схватился за медальон, висевший у меня на груди, потому что тот, который протянул мне посетитель, был точно таким же, изображение на нем совпадало с моим даже в мелочах. Оба портрета написал, должно быть, один и тот же художник; мне даже показалось, что мой медальон, который я тоже достал и держал его рядом с другим, был лишь копией последнего. Я утвердительно ответил на вопрос Делафосса, и он спросил меня далее: «Могу ли я поговорить с вашей супругой?» Голос его при этом задрожал от волнения, из чего я сделал вывод об определенных отношениях между ним и Марией, которые были, видимо, нарушены моим союзом с ней.
Я смог лишь ответить, что она несколько дней, как уехала.
«Моя поездка в Германию, — продолжал Делафосс, — предпринята лишь для того, чтобы увидеть ее, какой бы безотрадной и мучительной ни была для меня встреча с ней. Один мой друг, возвратившийся недавно из этих краев во Францию, сообщил мне, что эта дама приобрела недвижимость и поселилась здесь. Я поспешил сюда, дважды издали убедился, что это действительно была она. Однако мне не хватило мужества заговорить с ней. Когда я вновь пришел сюда, ее не оказалось на месте, и моя единственная надежда теперь на вас, милостивый государь. Скажите, когда она вернется, и позвольте мне тогда поговорить с той, которая под именем Марии фон Мюнцерберг когда-то была моей невестой».
«Мюнцерберг!» — воскликнул я, сразу вспомнив это имя, которое я услышал от служителя музея восковых фигур.
«Я знаю, — сказал посетитель, — что она по причинам, которые мне вполне понятны, недавно взяла другую фамилию. Впрочем, это несущественно. Скажите мне только, когда она вернется».
Ужас, охвативший меня, когда он назвал имя Марии фон Мюнцерберг, пробудил во мне все былые сомнения и опасения.
«Я не знаю этого!» — ответил я и в подтверждение своих слов показал записку, которую мне написала Мария.
«Да, это ее рука, — проговорил Делафосс. — Меня очень огорчает, что я не застал ее. Но ваша искренность, милостивый государь, обязывает меня сделать сообщение, которое, возможно, в будущем будет полезно для вас. Однако неправдоподобность того, что я вам намерен открыть, вынуждает меня начать с небольшого вступления.
Еще восемь лет назад мне и самому показалось бы абсурдным и противоестественным предположение, что среди людей могут быть такие особы, которые, поддерживая со всеми нормальные отношения, принадлежат, тем не менее, к совершенно иному миру. Даже самые образованные люди не обладают достаточной осведомленностью в этом вопросе. Лишь особое доверие, которым удостоил меня во время моего пребывания в Париже великий, однако непонятый многими Калиостро, позволило мне обрести определенные знания и опыт из мира духов, которыми я никогда бы не овладел иным путем. С тех пор я знаю, что подобные удивительные и зачастую для тех, кто в них участвует, небезопасные контакты являются не такой уж редкостью, хотя распознаются они с большим трудом. Это вступление я счел необходимым сделать, прежде чем сообщить вам, милостивый государь, что в действительности вы женаты на уже умершей особе!»
Здесь Делафосс умолк. Слово «умершей», произнесенное этой бледной личностью в черном, прозвучало словно из уст призрака, лишив меня сначала дара речи, а затем на какое-то время даже сознания.
«Милостивый государь, — проговорил я после того, как пришел в себя и мои глаза стали различать сидевшего напротив посетителя, — неужели это живое воплощение любви и жизни всего лишь пришедший из небытия призрак?»
Он пожал плечами и сказал:
«Если бы вы были достаточно подготовлены, я попытался бы рассказать вам о событиях, приведших к гибели Марии».
«Говорите, милостивый государь, — ответил я. — Кто сразу услышал так много, тот уже, считайте, подготовлен ко всему».
«Ну что ж, — начал Делафосс. — Буря революции, которая одних заставила покинуть Францию, разбросала других по всей республике, и среди них были родители Марии, которые из Страсбурга, места ее рождения, двинулись в глубь страны, остановившись наконец в N. Здесь я познакомился с их единственной дочерью, страстно влюбился в нее и однажды вечером покинул их дом, став ее женихом.
Признаюсь, что я самому себе не мог ответить на вопрос, являлось ли то сумрачное расположение духа, которое я вскоре обнаружил в девушке, вероятным следствием скрытой антипатии ко мне. Но моя любовь боялась ответа на этот вопрос. Возможно, что из-за суровых испытаний, выпавших на долю ее родителей, Марии передалось их подавленное состояние и дурное настроение. В остальном она была так добра и приветлива со мной, что настоящая любовь могла еще прийти, тем более, что я намеревался приложить все силы, чтобы узы брака не были для нее обременительными.
Тем временем из Страсбурга поступили сообщения, которые поставили отца Марии в такое бедственное положение, что он стал опасаться за свою безопасность и безопасность своей семьи. Были обнаружены письма, которые дали повод для самых гнусных обвинений. Короче говоря, мать с дочерью из-за их переписки также попали под подозрение, будучи якобы замешаны в интриги против правящей партии. Не было иного пути к спасению, кроме немедленной эмиграции.
Вопрос об этом был решен. Переодевшись простыми людьми, мать с Марией однажды вечером вышли из города. Однако обнаружилось, что Мария в спешке и замешательстве забыла дома один важный документ. Она торопится назад, и в городских воротах ее выдает ее же собственная красота. Ее арестовывают. Мужской костюм — это первое преступление, в котором ее обвиняют. За ним вскоре следуют другие. Меня самого, хотя я и принадлежу к наиболее уважаемым и пользующимся благосклонностью правящей партии семьям, привлекают к суду и обвиняют в том, что я достал для Марии и ее матери фальшивые паспорта. Стало ясно, что Мария обречена, но себя я еще мог спасти, все отрицая.
Мне устраивают с ней очную ставку. Боже милостивый, что за сцена! Что за проклятая тяга к жизни склоняет меня настаивать на отрицании вины, стоя напротив ангела, которому предопределено умереть! У нее спрашивают, проходил ли паспорт через мои руки. Она с презрением отклоняет вопрос. „Гражданин Делафосс, — говорит она, — уже ответил на это…“
Но мой страх не ускользает от внимания судей.
Меня и Марию помещают в подземелье старой цитадели, и уже следующей ночью созывается тайный суд, приговор уже предрешен. Они хотели, чтобы я выдал себя, и поэтому отвели мне место среди одетых в черное судей. Приведенной Марии не задали ни одного вопроса. Тем не менее церемония проводилась в такой взвинчивающей нервы обстановке, что я каждое мгновение боялся сойти с ума. Стены были задрапированы черной материей, лишь мерцающий свет свечи нарушал абсолютную тьму подземелья. Палач стоял наготове. Его огромная тень колебалась на противоположной стене. В то мгновение мне надо было броситься к ногам Марии и, покаявшись в проявленной мной ранее трусости, сказать мужественное слово во имя ее спасения. Но я, словно потеряв голову, отвернулся, мои глаза избегали смотреть на невиновную девушку, не способную к какому бы то ни было политическому заговору. Все, что я чувствовал, — это парализовавший волю страх. Даже вызвавшие минутное замешательство колебания палача применять ли свой меч там, где была возможна судебная ошибка, не смогли вывести меня из этого состояния. Словно загипнотизированный, смотрел я, как произошло самое ужасное…»
После того, как Делафосс закончил свой рассказ, его взгляд устремился на пол, как будто перед ним все еще лежала отрубленная голова Марии. Я вскочил со стула, несколько раз прошел по комнате взад и вперед, машинально схватил шляпу и снова положил ее. Потом я опять сел, причем как можно дальше от человека в углу комнаты.
«Я понимаю, — проговорил посетитель, — что означает ваше желание быть подальше от меня. Видит бог, я не стал бы навязывать свое общество вам без веских на то причин. Но я должен хоть еще раз увидеть дух Марии и попытаться вымолить прощение! Это основная причина моего бегства из Франции. Ведь из того, что вы теперь знаете, вам, вероятно, ясно, что эта поездка в Германию является ничем иным, как бегством, которое навсегда лишает меня возможности вернуться на родину. Теперь скажите мне: может быть, вам известно хотя бы местопребывание матери Марии?»