Как только наступила полночь, храбрая Эмилия пустилась в путь, ведь ее новый облик внушал страх, способный закрыть все двери, тихо проскользнула по лестнице вниз, затем через галерею, где она заметила, что в кухне еще горит свет. Поэтому она загремела изо всех сил связкой ключей, с треском захлопнула все каминные двери, а затем беспрепятственно открыла дверь дома и калитку в крепостных воротах; дело в том, что как только четверо бодрствовавших в замке домочадцев услышали необычный шум, они сразу же догадались о появлении беспокойной монахини. Ощипывавший каплунов работник мигом спрятался в кухонный шкаф, экономка — в постель, собака — в конуру, привратник — к своей жене под бок. Девушка выбралась на волю и поспешила к рощице, где она уже видела, как ей казалось, запряженную быстрыми конями карету, которая дожидалась ее. Однако когда она подошла ближе, карета сказалась лишь обманчивой тенью деревьев. Эмилия решила, что, введенная в заблуждение этой ошибкой, она перепутала место встречи, и пересекла рощу из конца в конец, пройдя по всем ее тропинкам; но ее рыцаря вместе с экипажем нигде не было. Она была ошеломлена этим открытием и не знала, что думать по этому поводу. Уже непоявление на свидание считается среди влюбленных сурово осуждаемым проступком, но не прийти на встречу в этих обстоятельствах было большим преступлением, чем неверность в любви. Девушке была непонятна причина такого поведения. После того, как она напрасно прождала целый час, а ее сердце трепетало и сжималось от холода и страха, она начала горько плакать и причитать: «Ах, этот вероломный Фриц, он сыграл злую шутку со мной, он лежит сейчас в объятьях у какой-нибудь любовницы и забыл мою верную любовь». Эта мысль вдруг пробудила в ней забытую дворянскую гордость, ей стало стыдно, насколько она унизилась, что полюбила человека без имени и чувства благородства. В тот момент, когда опьянение страсти покинуло ее, Эмилия призвала на помощь рассудок, чтобы исправить совершенную оплошность, и этот добрый советчик сказал ей, что она должна вернуться в замок и забыть клятвоотступника. Первое она сделала незамедлительно и вернулась в свою спальню целой и невредимой к великому удивлению своей преданной горничной, которой она все открыла. Второе условие она решила обдумать на досуге более тщательно.
Между тем человек без имени не был так уж виноват, как полагала рассерженная Эмилия. Он явился на место встречи вовремя. Его сердце было переполнено восторгом, и с нетерпеливой надеждой он ожидал момента, чтобы получить прелестную добычу любви. Когда приблизилась полночь, молодой человек подкрался поближе к замку и стал слушать, не откроется ли калитка. Раньше, чем он предполагал, оттуда появилась милая фигура в монашеском одеянии. Он поспешил ей навстречу из своего укрытия, схватил ее на руки и проговорил: «Теперь ты моя, я держу тебя в своих объятьях и больше никогда не выпущу, любимая; ты моя, а я твой, дорогая, душой и телом!» Благоговейно отнес Фриц драгоценную ношу в карету, и вот уже лошади помчались опрометью по холмам и долинам. Кони почему-то фыркали и хрипели, тряся гривами, перестали слушаться удил и наконец понесли. Вдруг у кареты отскочило колесо, резкий толчок выбросил возницу далеко в сторону, а карета подлетела к крутому обрыву и вместе с лошадьми и всем, что в ней было, рухнула вниз. Прекрасный герой не мог понять, что с ним случилось, его тело было измято, голова разбита, от сильного удара он потерял всякое присутствие духа. Когда он пришел в себя, он обнаружил отсутствие своей возлюбленной спутницы. Остаток ночи Фриц провел в этом беспомощном положении, а утром обнаружившие его крестьяне отнесли потерпевшего в ближайшую деревню.
Карета и сбруя были потеряны безвозвратно. Черноголовые лошади посворачивали себе шеи, однако не эта потеря тревожила сердце молодого человека. Больше всего его беспокоила судьба Эмилии, он послал людей по всем дорогам на ее поиски, но они вернулись ни с чем. Лишь полночь внесла ясность в то, что произошло. Как только пробило двенадцать, открылась дверь, и в комнату вошла потерянная спутница, но не в образе очаровательной Эмилии, а в обличье призрака монахини, мерзкого скелета. Прекрасный Фриц понял, какую роковую ошибку он совершил, его тело покрылось смертельной испариной, он начал осенять себя крестным знамением и произносить все молитвы, которые пришли ему со страху в голову. Монахиня обратила на это мало внимания, подошла к постели, на которой он лежал, погладила его холодной как лед костлявой рукой по пылающей щеке и сказала: «Фриц, дорогой, смирись со мной, я твоя, а ты мой, телом и душой». Привидение мучило бедного Фрица своим присутствием целый час, а затем снова исчезло. Эту платоническую любовную игру монахиня повторяла теперь каждую ночь, а когда Фриц переехал в Эйхофельд, где была расквартирована его часть, она последовала за ним.
И здесь ему не было покоя от этой потусторонней любовной связи. Молодой человек затосковал и упал духом настолько, что его глубокая меланхолия была замечена в полку и все его славные товарищи по оружию прониклись к нему горячим сочувствием. Для всех было загадкой, что могло произойти с бравым офицером, поскольку он молчал, опасаясь, что его роковая тайна получит огласку. У Прекрасного Фрица был, однако, среди сослуживцев близкий друг, один пожилой вахмистр-лейтенант, который слыл мастером во всех связанных с нечистой силой делах; по слухам, он обладал утраченной ныне способностью вызывать и изгонять духов. Этот испытанный в боях ветеран с добродушной настойчивостью приставал к своему молодому другу, чтобы тот открыл ему причину своей тайной тоски. Исстрадавшийся мученик любви, которому уже опостылела такая жизнь, не мог больше сдержаться и по секрету поведал товарищу свою историю. «И это все, что тебя беспокоит, брат?» — с улыбкой спросил заклинатель духов. «Пойдем ко мне на квартиру!» Было сделано много таинственных приготовлений, нарисовано на полу множество различных знаков и кругов, и по зову мастера в темной комнате, освещенной лишь тусклым мерцанием магической лампы, появился полуночный призрак, на этот раз в дневное время, где ему был сделан суровый выговор за совершенные безобразия и в качестве нового места обитания указано пустынное пастбище в уединенной долине.
Призрак исчез; и в то же мгновение поднялась буря со смерчем, которая привела в движение весь город. В этом городе был старый обычай: когда поднимался большой ветер, двенадцать его избранных граждан садились верхом, тут же в торжественной кавалькаде проезжали по улицам и запевали песню, призывавшую к покаянию, чтобы утихомирить ветер. [2]Как только были посланы для усмирения урагана эти двенадцать апостолов, обутые в сапоги и на добрых конях, ветер стих. А призрак уже больше не показывался никогда.
Молодой герой почувствовал, что этот дьявольский ураган был связан с очищением его бедной души, и был чрезвычайно рад, что наконец избавился от мучавшего его призрака. Он снова бодро отправился с грозным Валленштейном в новый поход в далекую Померанию, где участвовал в трех военных кампаниях, не получая никаких известий об очаровательной Эмилии, и проявил себя настолько блестяще, что при возвращении в Богемию командовал уже полком. Путь молодого полковника проходил через Фогтланд, и как только закаленный воин увидел вдали замок Лауэнштейн, его сердце забилось сильнее от тревоги и сомнений, осталась ли верна ему его возлюбленная. Он представился как старый, преданный друг дома, не сообщая о себе более подробно, и в соответствии с законом гостеприимства ворота замка вскоре открылись для него. Боже, как испугалась Эмилия, когда в гостиную вошел мнимый клятвоотступник, Прекрасный Фриц. Радость и гнев обуревали ее бедную душу, она не могла решиться удостоить его дружелюбным взглядом, и просто встретиться взглядом с неожиданным гостем стоило ей больших усилий. Три долгих года девушка постоянно спрашивала у себя, хочет она или нет забыть своего возлюбленного без имени, которого она считала вероломным, и именно поэтому она непрерывно думала о нем. Его образ всегда был перед ее глазами, и казалось, особенно бог сновидений благоволил к Прекрасному Фрицу, потому что бесчисленные сны Эмилии, в которых он ей постоянно являлся с момента его исчезновения, склоняли ее к тому, чтобы простить или оправдать его.