В очередной раз отерев слезы с саднящих щек, он увидел в свете выстроившихся вдоль дороги фонарей женщину, несколько минут назад обедавшую в таверне. На ней был черный, отороченный мехом пуховик, а в руках она держала свои конверты. Шею она обмотала шарфом, но была без шапки. Он видел ее только со спины, но без труда узнал по джинсам и массивным ботинкам. Он прибавил шагу, подумав, что ведет себя как самец, преследующий самку. Впрочем, ничего хищнического в этом преследовании не было, обычная потребность мужчины увидеть скрытое от него лицо женщины.
Она остановилась перед почтовым ящиком на одном из домов и начала перечитывать адреса на конвертах, видимо, желая удостовериться, что все написано правильно, а может, проверяя наличие необходимых марок. Конвертов было не меньше дюжины, что позволило Майку догнать ее, не переходя на бег. Он попытался придать встрече случайный характер, как будто он только что ее увидел.
— Привет! — удивленно воскликнул он.
Она обернулась, и Майк тут же понял причину своего интереса. Что-то в ее лице, а может, в улыбке до боли напоминало Анну. Теперь он знал, почему ему захотелось догнать эту незнакомку, но, сделав это, он растерялся.
— Простите, — пробормотал Майк.
Женщина тоже удивилась и немного насторожилась.
— Я принял… я принял вас за свою знакомую, — выдавил из себя он. — Простите ради бога.
Он резко развернулся и зашагал к гостинице. Из его глаз текли слезы, и он не видел, куда идет. «Это все ветер», — подумал он, часто моргая. Разумеется, ни за кого он ее не принял, эта спасительная ложь пришла ему в голову в самый последний момент. Ни за что на свете Майк не перепутал бы эту женщину в отороченном мехом пуховике с той, что в этот самый момент сидела в одиночестве в темной комнате дома у подножия холма.
Майк рассчитывал, что, написав о скандале, он сможет забыть о нем и начать новую жизнь. Он надеялся, что, излив свою боль, свою вину, свою сопричастность на бумагу, он сбросит этот тяжелый камень с души. Но увидев на лице незнакомой женщины испуг, смешанный с любопытством, он вдруг понял, что не имеет права избавляться ни от чувства вины, ни от преследующей его повсюду боли. Он даже не имеет права вспоминать о моментах ничем не замутненной радости, объединявших их с Анной.
Он не напишет больше ни слова. Ни единого слова. Более того, вернувшись в свою стеклянную комнату, прозрачные стены которой в одно мгновение утратили всю свою притягательность, отчего она стала напоминать ему стеклянную будку, предназначенную для заключенного, он разорвет все, что успел написать.
Подгоняемый леденящим ветром, Майк ускорил шаг.
Эллен
Ты сидишь на кровати, подложив под спину подушку, и смотришь Си-эн-эн. Ты включила телевизор, не в силах больше выносить молчание и тишину. На комоде возле телевизора стоит коробка с наполовину съеденной пиццей. Ты съела два куска, неожиданно поняв, что умираешь от голода. Твой сын заявил, что у него нет аппетита. Ты сказала ему, что он должен поесть, поэтому он сел на кровати, сложил вдвое жирный ломоть, засунул его в рот и прожевал. Ты так и не увидела его глаз. Ты не хотела видеть его глаза.
Когда в дверь постучал полицейский, его стук показался тебе на удивление осторожным. Ты представила стоящую за дверью жену владельца мотеля с полотенцем и куском мыла в руках. Но когда ты открыла дверь и увидела форму, твоя нога автоматически скользнула вдоль порога в тщетной попытке подпереть дверь. Ты подняла руки и оперлась ими о противоположные стороны косяка, прежде чем потребовала объяснений:
— Что вам нужно?
Офицер назвался и спросил, находится ли в этом номере Роберт Лейхт. Ты начала тянуть время: велела ему предъявить жетон, одновременно думая, что твой сын мог бы сейчас убежать. Но как бы он убежал? Через окно ванной комнаты?
— Мэм… — чуть ли не извиняющимся тоном произнес полицейский.
— Все нормально, — раздался у тебя за спиной голос сына.
Но ты не желала отходить в сторону, и Робу пришлось оторвать тебя от двери.
Когда они надели на твоего сына наручники, ты поднесла ладони ко рту, чтобы заглушить рвущийся оттуда крик. Ты держала пальцы на плече сына, пока тебя от него не отстранили. Ты стояла на холодном ветру и смотрела, как полицейский наклоняет голову Роба, чтобы он мог сесть на заднее сиденье патрульной машины. К этому моменту ты уже плакала. Сын поднял голову и посмотрел на тебя, и ты попыталась улыбнуться, потому что видела, как он испуган.
— Я еду сразу за тобой, — сказала ты.
Твои руки дрожали крупной дрожью, и ты с трудом завела машину. Ты знала, где находится полицейский участок, ты видела его десятки раз, приезжая в Авери. Ты приехала как раз вовремя, чтобы увидеть, как у твоего сына берут отпечатки пальцев, и тут же задала вопрос о его освобождении под залог.
— Куда мне идти? — спросила ты, а затем: — Сколько?
Они увели твоего сына в какую-то комнату. Ты сидела и думала: «Это не сон. Это происходит на самом деле».
После того как судья вынес постановление, Роба наконец освободили под твою опеку. Он не позволил тебе обнять его. Его пальцы были испачканы черными чернилами.
В полночь опять раздается стук в дверь. Кто-то колотит в нее кулаком. Ты знаешь, кто это, еще до того, как твой супруг выкрикивает твое имя. Он требует немедленно открыть дверь, и в его голосе звенит гнев. Тебе хочется поговорить с ним за дверью, прежде чем впускать его в комнату. Тебе внезапно становится страшно.
Артур приехал прямо с работы. Он уже знает об аресте. Ты позвонила ему из полицейского участка. В одной руке ты держала телефон, в другой — чашку холодного кофе. Узел его галстука ослаблен, пиджак расстегнут. Несмотря на то что стоит январь, он не носит пальто. Ты постоянно напоминаешь ему: «Твоя машина может сломаться». Но он все равно отвергает пальто. Он утверждает, что оно сковывает его движения и мешает вести автомобиль.
— Артур… — произносишь ты.
Его темные глаза находят сына, мальчика, которого вы с ним произвели на свет. Затем они быстро оглядывают комнату, оценивая обстановку.
— Встань, — приказывает он Робу.
Твой сын медленно поднимается с подушки и опускает ноги на пол. Наконец он встает и выпрямляется.
Артур задает ему вопрос, который Роб уже слышал от тебя.
— Это правда?
Роб закрывает глаза. Его нижняя челюсть чуть заметно выступает вперед, ровно настолько, чтобы ты поняла: он собирается с духом.
Твой муж подходит ближе. Он держит руки на бедрах, его собственная челюсть выдвинулась далеко вперед.
— Это правда? — повторяет он.
Ты инстинктивно протягиваешь руки, пытаясь предотвратить неизбежное.
Твой сын кивает, не открывая глаз.
Рука Артура взлетает так стремительно, а описанная ею траектория настолько неуловима, что ты и сама не понимаешь, чему стала свидетелем. Голова твоего сына дергается назад, и он падает на кровать. Ты повисаешь на локте мужа и кричишь: «Прекрати!»
Твой сын с трудом садится снова. Он не плачет и не трогает лицо, на котором уже проявляется красный отпечаток отцовского кулака. Тебя охватывает необъяснимая гордость за сына, и ты пытаешься припомнить, бил ли его когда-нибудь Артур. Тебе это не удается.
— Объясни, бога ради, что тебя толкнуло на подобные действия! — кричит твой муж.
На этот вопрос нет ответа. А если и есть, Роб отказывается вам его дать. Во всяком случае, здесь и сейчас, тебе и твоему мужу.
— Ты хотя бы представляешь, что ты натворил? Что ты вышвырнул на свалку? — восклицает Артур.
Твой сын осознает это в полной мере. Это всего лишь риторические вопросы отца, которому необходимо выговориться.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что Браун теперь тебе не светит? — продолжает допрашивать сына Артур, по-прежнему упираясь руками в бедра.
Он даже не вспоминает об изнасилованной девочке. Осознает ли вообще Артур, в каком преступлении обвиняют вашего сына?