— Только в том качестве, о котором я уже упомянула.
— То есть — жизнь ради смерти?
— Как раз наоборот! Не ради смерти, но во имя бессмертия. Ради той прекрасной вечной жизни, какую, уповаю, дарует всем нам наша земная кончина, что освободит нашу единую нетленную частицу — Душу — из власти этого огромного унылого склепа, сокрывшего великий грех, приютившего всю неизбывную горечь мировых страданий, порождаемых мучительным грузом тоски, печали, болезни, околачивающихся по всем потаенным закуткам планеты.
— Но ведь наша жизнь — это не только колыбель всего жуткого, низменного и отвратительного, как ты утверждаешь! — взволнованно возразила Шарлотта. — Я убеждена: в недрах нашего бренного существования таится волшебный источник чистейшей великой радости, вечно хранящий первозданную свежесть!
— Я считаю, — ответила девочка, поспешно поднявшись со скамьи, давая понять, что не желает продолжать разговор, — что все возможные земные радости являют собой всего лишь внешнюю иллюзию. Не более. В большинстве своем это самые обыкновенные характерные плоды удовлетворенного эгоизма — одного из самых жалких и ничтожных пороков рода людского.
— Но Любовь?! — воскликнула Шарлотта в недоумении. — Разве она не есть воплощение всех наилучших стремлений и наивысших помыслов человека?
— О, нет! Это чувство низменное, корыстное, порожденное излишествами эгоистичного тщеславия. Человечеству надлежит избавляться от всяческих приверженностей не менее непреклонно, нежели от иных низменных пороков и предрассудков.
— И даже искренняя приверженность к Всевышнему? — не удержалась Шарлотта. — Стало быть, ты и ее относишь к порокам?
— Несомненно. Она столь же корыстна, как и любая другая, и даже более корыстна и опасна для человека, нежели самые скверные и низкие мирские грехи.
— Не кажется ли тебе, что подобная принципиальная позиция слишком жестока? В ней нет ни малейшего снисхождения к человеку, ни малейшей пощады его чувствам! — вмешалась Элизабет, бросив серьезный взгляд вслед уходящей девочке.
— Возможно, это и так, — невозмутимо ответила та, — не стану спорить. Однако будь мое убеждение хоть трижды жестоко — это еще не означает, что оно неверно. Думаю, ни у одной из вас не найдется достаточно веских аргументов, чтобы его оспорить.
— Ты мыслишь рационально, — робко промолвила Мария, — и, несомненно, в твоих словах есть доля истины. Я вполне согласна с тобой в том, что человек должен со смиренной благодарностью принять свою последнюю участь. Но я решительно не могу с той же готовностью поддержать тебя в вопросе, касающемся человеческих чувств. Хоть я и в самом деле не нахожу достаточно существенных доводов для того, чтобы опровергнуть твое, на мой взгляд, слишком смелое и слишком рациональное утверждение о необходимости смирения и подавления всех естественных желаний человека, коренного пресечения любых увлечений и привязанностей, тем не менее я разделяю мнение Элизабет — это слишком жестоко.
— Во всяком случае, полагаю, не более жестоко, чем позволить людям закрыть глаза на правду и тем самым помочь им проторить себе ложную тропу.
— Если каждый человек станет следовать подобным убеждениям, — добавила Элизабет, — то наверняка очень скоро в этом мире не останется ни единого представителя рода людского. Эта могучая земля станет верным пристанищем разрозненных полчищ ходячих механических аппаратов. Их единым защитным орудием, призванным с поразительной легкостью отражать все возможные напасти, будет холодный Рассудок.
— Скажем лучше — Здравый Смысл; это определение скорее подходит к данному случаю.
— Хорошо. Пусть так! Предположим, Здравый Смысл и в самом деле восторжествует над Чувствами, подчинит их своему влиянию, — продолжала Элизабет, охваченная внезапным порывом возбуждения, — размышляя на эту тему можно нафантазировать себе все, что угодно; я уже дата приблизительный словесный эскиз этой грандиозной картины мира, сообразуясь с моими личными представлениями… Не знаю кому как, но мне, к примеру, подобная перспектива отнюдь не по душе! Однако, благодарение Небу, практическая возможность столь чудодейственного преображения нашей планеты в уникальное вместилище мирового разума наверняка совершенно исключена.
— Что ж, коли так — тем хуже для человечества! — заявила ярая поборница Здравого Смысла.
— Как ты берешься утверждать подобные вещи?! — воскликнула Шарлотта в недоумении.
— Шарлотта права, — вмешалась Мария. — Скорее всего, ты не отдаешь себе отчета в своих словах, так как наверняка сама едва ли веришь в их справедливость. Ты рассуждаешь о том, о чем не имеешь ни малейшего представления, а потому все твои заявления опрометчивы и безосновательны. Ignoratia non est argumentum[9]. (Мария достаточно прилично освоила латынь, и теперь ей выдалась подходящая возможность блеснуть своими отменными лингвистическими познаниями.) Всем нам не мешало бы помнить об этом. То, о чем ты говоришь, — всего лишь твоя собственная принципиальная позиция на сегодняшний день. У тебя есть полное право ее иметь. Однако это вовсе не означает, что ты должна навязывать ее всем и каждому. Кроме того, не могу сказать почему, но я убеждена, что ты непременно изменишь свою точку зрения и, подозреваю, это произойдет очень скоро.