— Ничего, — беспечно молвила она. — Я же буду здесь не одна, а с моим дорогим Жеремиасом!
Вскоре ей, однако, пришлось убедиться в наличии тут разных мистических штучек. Однажды она увидела в дверном проеме женский силуэт, который внезапно появился и так же внезапно растаял. Жудити вскрикнула от испуга, но Жеремиас пояснил ей вполне спокойно:
— Это Нэна, жена проклятого Медзенги. Ты ее не бойся. Она и при жизни не была зловредной.
В другой раз Жудити почудилось будто ее окликнул незнакомый мужской голос, но она уже сама догадалась, что он принадлежал, вероятно, Антонио Медзенге.
Жеремиасу и Джузеппе тоже периодически мерещились всякие видения, о которых они предпочитали не говорить вслух. Но когда старый радиоприемник Медзенги стал сам собою включаться и выключаться, Жеремиас не выдержал и попытался разбить его.
Однако в тот же момент явственно услышал у себя за спиной голос Джакомо:
— Не надо, брат. Оставь все, как есть.
— Ты… жив? — невольно вымолвил Жеремиас и сделал шаг навстречу невидимому Джакомо.
— Что с тобой? — похолодела от ужаса Жудити.
— Мне показалось, будто здесь был мой брат Джакомо, — растерянно произнес Жеремиас. — Наверное, это воспоминание детства плюс болезненное воображение…
— А может, неспокойная совесть? — добавила Жудити. — Помирился бы ты с Луаной! Я по ней соскучилась, да и ребеночка ее хотелось бы увидеть.
— Нет! Она — предательница. Связалась с Медзенгой! — сердито отрезал Жеремиас, но образ Джакомо, возникший на этот раз в дальнем углу комнаты и глядевший на брата с укоризной, заставил его сникнуть.
Ремонт в доме Бердинацци между тем закончился, и туда переехал Бруну вместе с Луаной.
— Как здесь легко дышится! — сказала она и у Бруну, который по-прежнему чувствовал себя неуютно, отлегло от сердца: значит, на ремонт он потратился не зря.
Но Луана, не догадываясь о его мыслях, высказала другую причину своего прекрасного самочувствия:
— Вот что значит родной дом! Мне кажется, будто я жила здесь всегда. Тут все дышит добром и любовью.
— Дай Бог, чтоб так оно и было, — уклончиво ответил Бруну.
Жеремиаса Бердинацци, появившегося на пороге дома, он поначалу принял за одно из тех привидений, о которых был наслышан. И даже спросил вслух:
— Разве ты тоже умер?
— Нет, не надейся! — грозно ответил Жеремиас. — Я живу на соседней фазенде и пришел купить эту, отцовскую! Ты должен уступить мне родовое гнездо!
Бруну велел ему убираться вон, но Луана решительно встала между ним и Жеремиасом. Затем обняла дядю, и он не посмел оттолкнуть ее.
— Ой, как я рада! — воскликнула вошедшая Жудити. — Вы помирились?!
— Нет, — улыбнулась ей Луана. — Пока нет. Дяде и Бруну еще надо спокойно поговорить друг с другом.
— Что ж, попробуем поговорить, — неохотно согласился Бруну.
— Не будем им мешать, — проявила деликатности Жудити, обращаясь к Луане. — Покажи мне лучше своего Филипе!
Прийти к какому-то соглашению давним противникам не удалось, и они стали жить каждый на своей фазенде, не общаясь друг с другом, однако не препятствуя Луане и Жудити, души не чаявшей в маленьком Филипе.
Так продолжалось несколько дней, пока Бруну не увидел во сне бабушку Мариету, которая настоятельно велела ему пойти в сад и там под кривым кофейным деревом откопать медаль, зарытую дедом.
Бруну был так ошеломлен этим сном, что решил проверить, действительно ли под тем деревом лежит медаль его покойного дяди.
И — каково же было его изумление, когда он вынул из земли медаль и письмо, адресованное Джузеппе Бердинацци, в котором сообщалось, что его сын Бруну геройски погиб!
Луана, узнав о находке, призналась мужу, что ночью тоже видела во сне бабушку Мариету, знакомую ей лишь по фотографиям, а также собственного отца, умолявшего ее любой ценой помирить Бруну и Жеремиаса.
— Пойдем к дяде, — сказала она твердо. — Эта медаль принадлежит его брату и деду Джузеппе. Они должны ее увидеть.
— Да, ты права, — не стал возражать Бруну.
Увидев медаль, письмо и остатки полуистлевшей тряпицы, Жеремиас — этот кремень — вдруг заплакал как дитя.
— Я узнал платок моей матери, — сказал он, взглядом указывая на тряпицу. — И эта медаль… Когда-то я держал ее в руках… А из-за этого письма мой бедный отец лишился рассудка, не вынес горя…
Он вновь заплакал навзрыд, и Луана принялась его успокаивать: